EN
Старый сайт
Неприятности на обе наши головы (мою и Любину) свалились в одночасье, как это обычно и случается.
Сначала коротко о Любе.
За последнюю неделю она снова похудела на килограмм и триста восемьдесят граммов! Процесс похудания неумолимо прогрессирует, приобретая угрожающие формы. Мы подсчитали, что за четыре года пребывания в стране Любаша потеряла восемнадцать килограммов (включая результат последнего замера). Причем естественным путем, без всяких клизм, диет и изнуряющих программ.
Регулярно, раз в неделю, по субботам перед сном, сразу после душа, я ставлю Любу на весы. Так у нас заведено. Прилетев в Израиль, мы первым делом обзавелись напольными весами. Сейчас живого веса в Любе сорок восемь килограммов: результат физических нагрузок и бесконечных нервных стрессов.
Вообще-то, если объективно, похудание жене пошло на пользу. Любочка помолодела, постройнела, а главное, у нее исчез живот. Так что все наши невзгоды ей пошли на пользу.
Когда мы только-только приземлились на Святой земле, Любочка от счастья разрыдалась. Прямо в кресле самолета, не отстегнув ремень. Так вот, она рыдает до сих пор. И во всем винит меня: почему я затащил ее в Израиль. Причем рыдает исключительно в ночное время, придушив себя подушкой. Чтобы не услышали соседи. А что соседи? За стеной такой же женский плач. И тоже по ночам. Здесь плачут только ночью, потому что днем работают.
Я умоляю Любочку держать себя в руках. В ответ истерика:
- Как я могу держать себя в руках?! Ты посмотри на эти плети! Что с ними стало?! Когда-то ты их целовал, а теперь боишься прикоснуться.
Я в ответ молчу. Вспоминаю Ленинград, Летний сад, скамейку. Любочкины руки. Ах, какие это были удивительные руки!..
Я пытаюсь ободрить жену, обнять, поцеловать, но получается до неприличия фальшиво. Мы оба это чувствуем, и Люба снова плачет…
У меня у самого тоже тридцать три несчастья. Тридцать четвертое обрушилось двенадцать дней назад. Скоропостижно умер Мануил.
Мануила я обихаживал последние два года. Мы оба были счастливы. Старик имел в моем лице заботливую няньку, преданного друга и в течение семи часов (включая перерывы на завтрак и обед) квалифицированного собеседника. Я имел хорошую, постоянную работу.
Плохо о покойниках не говорят, но я вынужден сказать. Так, как поступил старик, нормальный человек не поступает.
И ведь ничто не предвещало трагической развязки. Во вторник, как обычно, я прогуливал Мануила в коляске и читал ему Боккаччо. У старика были две застарелые болезни: «Декамерон» и артериосклероз сосудов головного мозга. В мою обязанность входило читать ему «Декамерона», а в перерывах между чтением давать лекарства и поить водой.
В среду я опять читал ему Боккаччо.
В четверг Мануил вызвал адвоката и продлил со мной контракт еще на год. Причем на очень выгодных условиях – с повышением оплаты на двадцать пять процентов.
На радостях мы с Любой отправились в китайский ресторанчик и закатили пир. Я позволил себе рюмочку саке, Любочка – два фужера совиньона.
А в ночь на пятницу Мануил скончался. Как объяснил семейный врач, роковую роль в трагедии сыграл «Декамерон». Старик сексуально перевозбудился. В результате гармональной перегрузки лопнули сосуды, и бедный Мануил покинул этот мир.
У Любы был сердечный приступ. Не столько из-за Мануила (в конце концов старик свое пожил, и весьма неплохо), а потому, что я лишился выгодной работы. Второго Мануила мне было не найти…
Оставаться в Маалоте мы больше не могли. Городишко маленький, все друг друга знают. На меня показывали пальцем, обвиняя в смерти старика. На заседании Совета ветеранов устроили судилище. В городской газете появились две разгромные статьи. Одна была написана сексопатологом-пенсионером Кагарлицким: «Нездоровое влечение к эротике в преклонном возрасте может привести к летальному исходу», вторая – председателем комиссии по этике Гуревичем: «Растлителя фронтовика-орденоносца – к суровому ответу!».
Я боялся выходить из дома.
Из Маалота нужно было срочно уезжать. Но куда?! Кто и где нас ждет?
Я позвонил в Хайфу дочери, студентке Техниона, и все ей рассказал.
- Переезжайте в Хайфу, - твердо заключила Ася. – В Маалоте жить вам не дадут.
Собрав нехитрый скарб и прихватив с собой “Декамерона”, мы перебрались в Хайфу.
Город Хайфа оказался “нашенским”, олимовским [1] .
Мы поселились на Адаре. Район, хотя и мерзкий (вонища, грязь, помойки, полчища бездомных кошек), но для олимов – настоящий рай. Потому что на Адаре есть буквально все, без чего не обойдется ни один репатриант, – почта, на которой можно получать посылки из страны исхода, центральный шук [2] , купат холим [3] , мисрат опним [4] , мастерская по восстановлению изношенной обувки и перелицовке верхнего и нижнего белья с претенциозной вывеской в ампирном стиле “Сократ, Гамлет и Рафаэль Якубовы» (мастерская располагалась в сапожной будке и была рассчитана на два сидячих места. Если совладельцы мастерской собирались вместе, кто-то из троих выходил на тротуар и усаживался рядом с будкой).
На Адаре огромное количество некошерных русских магазинов: мясных и книжных. Здесь говорят исключительно по-русски, хотя случается, услышишь и иврит. Рядом с шуком большая синагога, что для олимов тоже очень важно: на Песах можно получить бесплатную мацу и бесплатный фруктово-овощной набор.
Одним словом, на Адаре было все. Все, кроме работы.
- А что бы вы хотели?! – запальчиво и в то же время философски вопрошал абориген Адара Зискинд. (Имени его никто не ведал. Даже двоюродный племянник, промышляющий на шуке перепродажей китайских зажигалок с израильским орнаментом. Все называли его просто “Зискинд” ) .
- Что бы вы хотели?! – вторично вопрошал абориген и разводил руками.
Кстати, Зискинд нам посодействовал в недорогом жилье на съем. Он пристроил нас в ту самую семиэтажку, которую все знали (кроме нас, естественно) как общежитие адарских “аспиранток”. Это мы потом уже узнали о “научном” профиле наших молоденьких соседок. А тогда возможность поселиться в столь престижном аспирантском доме навевала ностальгию. Вспоминался старинный Петербург, Смольный институт, в котором содержались благородные девицы…
Ни я, ни Люба вот уже два месяца не могли найти работу. Самые престижные места давно были разобраны нашими собратьями, кто приехал в Хайфу гораздо раньше нас. Конечно, у них и связи и знакомства…
Мне же с барского стола (и на том спасибо все тому же Зискинду) достался загаженный подъезд амидаровского [5] дома на улице Анавиим, в котором поселили репатриантов-эфиопов. От безысходности я, может быть, и согласился бы на это место. Но я физически не выношу запах жареной селедки, приправленной прокисшим молоком, бараньим жиром и чесночным соусом на жженном сахаре. А убирать после себя собственную рвоту вдобавок к эфиопским бытовым отходам было выше моих сил.
- Маэстро! – возмущался Зискинд. – У вас неадекватные потребности. Вы слишком переборчивы!
Приходит как-то Люба, вся в слезах. Рассказывает: только что была на Ахузе у Вайнштоков. Сговорились, что Люба будет метапелить [6] Люсика, пятнадцатилетнего амбала-переростка. Учитывая переходный возраст и омерзительный характер Люсика, сошлись на чуть завышенной цене. Все было чин по чину, пока у Любы осторожно не спросили – не из Маалота ли она. Люба, наивная душа, тут же подтвердила. Тогда ей осторожно задают вопрос: “Не ваш ли муж загубил инвалида первой группы Мануила?” Люба растерялась. “А если ваш супруг, - напирали на нее Вайнштоки, - вздумает и Люсику читать “Декамерона”?!
И всё. На этом сделка оборвалась. Люба шла домой, не видя под собою тротуара. Оказалась на проезжей части. Возле “Машбира” [7] перешла на красный свет. Тут как тут на нее налетела миштара [8] и выкатила штраф на семьдесят пять шекелей…
…Мы с Любой пребывали в состоянии полного отчаянья. Земля обетованная горела под нашими ногами, точно друзская раскаленная сковорода. Жизнь превратилась в каждодневную мучительную пытку.
Днем я искал работу, по ночам метался по квартире, трагически заламывая руки, по вечерам в шабат [9] упрямо продолжал замеры Любочкиного веса.
И вот суббота, поздний вечер. Я, как всегда, снимаю с Любы тапочки, ее нехитрое нижнее бельишко и ставлю на весы.
И тут меня прорвало. Я разрыдался. Да так, что стало стыдно не только перед Любой, но перед самим собой. Зарыдал по-бабьи, некрасиво, громко и взахлеб.
- Любаша, дорогая, я так больше не могу! Прости меня за мой поступок!
- Что случилось? – Люба тут же спрыгнула с весов. По циферблату заметалась стрелка.
- Этой ночью я должен окончательно уйти…
- На ночь глядя? Но скажи, куда?!
- Туда …
Я трагически воздел палец к потолку.
- К ним? К этим шлюхам-аспиранткам на седьмой этаж?!
Я горько улыбнулся :
- Успокойся, дорогая. Я вознесусь гораздо выше…
Люба замерла, окаменела. Ее бледное, лишенное загара тело вмиг покрылось мелкими голубоватыми пупырками.
У Любы началась истерика:
- Ты не посмеешь! Нет! Хотя бы ради Аси… Тем более сейчас, когда у девочки экзамены…
Я прижал Любу к себе. Ее худенькое тело билось трепетным воробышком в моих руках. Я перенес жену в постель.
Несмотря на поздний час, из открытого окна все так же дул горячий, обжигающий хамсин [10] . Я обтер жену влажным полотенцем. Примостился рядом…
Может быть, действительн, есть Бог? И Он все видит?
А как иначе можно объяснить тот факт, что именно в ту критическую ночь, накануне моего ухода, Он оказал нам с Любой р е а л ь н о е с о д е й с т- в и е?
Когда в своей беспомощности расписывается власть, всевозможные хевры [11] , тивухи [12] , амуты [13] , городские и поселковые советы, отделы по трудоустройству граждан, пункты психологической поддержки и всякая другая хренатень, Он и только Он незамедлительно поспешил на помощь.
…Монотонно тикали часы на кухне. Я, лежа на спине, слышал, как во сне постанывает и вскрикивает Люба, как прерывисто ее дыхание. Боясь пошелохнуться, чтобы невзначай не потревожить ее нервный сон, я смотрел на потолок. Нет, не потому, что выше этажом обитали “аспирантки”и я рисовал себе фривольные картинки их ночной несладкой жизни.
Я размышлял о Любе. Как она будет без моей опеки? Я, конечно, понимал, что мой уход обернется для нее трагическим ударом. Но если без истерик и женских причитаний, то на фоне минусов прослежиаются плюсы. Причем вполне существенные.
Рассмотрим главный плюс: Вайнштоки наверняка предложат Любе вернуться к присмотру за Люсиком. Выходит, что моя кончина принесет двойную выгоду: Люба получает хорошую работу, Люсик сохраняет нравственную девственность.
И для Аси тоже возникают несомненные существенные плюсы. Если смерть отца обставить как несчастный случай (а я, естественно, так и собираюсь поступить), то дочь получит пенсию как лицо, потерявшее кормильца.
К тому же, что весьма немаловажно, лишившимся кормильца полагаются существенные скидки на арнону [14] , воду, электричество и другие льготы. Я по этому вопросу договорился с тем же Зискиндом. На Адаре у него есть свой, сравнительно недорогой юрист. Тот обещал помочь. Если, конечно, не обманет, сукин сын. (Я давно заметил, что отпетые прохвосты здесь – адвокаты, маклеры и агенты по страховке).
Если говорить о минусах, связанных с моей кончиной, то их, конечно, наберется больше, чем предполагаемых плюсов...
…Я не спал и размышлял о Любе. Как бы ни сложилась ситуация, без меня ей будет ой как нелегко. Конечно, можно поступить, как поступила известная чета Лафаргов: по обоюдному согласию покончить с жизнью одновременно, в один и тот же день. Красиво, по любви. Я как-то намекал об этом Любе.
Но, во-первых, она и слыхом не слыхала о Лафаргах. А устраивать ликбез, зачитывая вслух выдержки из книги о Лафаргах, признаюсь, не было ни настроения, ни времени, ни сил. Да и книжка постоянно находилось на руках. Библиотекарь Зиночка с тревогой сообщила, что история синхронного самоубийства супружеской четы побила все рекорды у читателей-олимов. Согласитесь, факт тревожный.
А во-вторых, я много размышлял на тему двойного суицида, - если последовать примеру вышеназванной четы, значит Асеньку оставить круглой сиротой. В еврейских семьях так не поступают. Французы могут. Да и потом, насколько помню, у Лафаргов не было детей. Им было легче.
Я осторожно покосился на настенные часы. Три сорок пять. Адар давно уснул. Только иногда оргазматически орали кошки (счастливые часов не наблюдают).
Я назначил свой прыжок на четыре десять. Расчетный час расправы с опостылевшей жизнью был выбран не случайно. Дело в том, что ниже этажом, как раз под нами, жила молодая супружеская пара. Между собой они общались один раз в сутки – только ночью, между тремя и четырьмя часами. Она с работы возвращалась в половине третьего (певичка в ресторане), он в четыре выбегал из дому, чтобы успеть к развозке (работал где-то в районе Кирьят-Гата на строительстве дороги). Встречались шумно, энергично, весело. Через открытое окно было слышно всё: как они смеются, ссорятся и мирятся, врубают музыку, поют, мгновенно и надолго затихают, издавая подозрительно узнаваемые звуки. Хотя какие могут быть тут подозрения? Дело молодое, незазорное! Когда-то в прошлом, в далеком Ленинграде и мы с Любашей были молодыми и счастливыми. Знать не знали ни о Хайфе, ни о шуке, ни о покойном Мануиле, ни о Люсике Вайнштоке…
Наконец стрелки на часах доползли к четырем ноль пять. Молодой супруг-сосед, закончив эротические игры, вприпрыжку заспешил по лестнице.
Всё стихло. До контрольного прыжка осталось пять минут. Я осторожно приподнялся на локте, в последний раз посмотрел на Любу. Провалившись в сон, она счастливо улыбалась. Милая Любаша… Как хорошо, что провожаешь ты меня с улыбкой на устах. Сейчас твоя улыбка – лучшая моральная поддержка.
Я присел на краешек кровати, нашел ногами тапочки. Осторожно встал. Пошел на кухню. Проверил, выключен ли газ, для отстоя долил воды в банку с фильтром, прополоснул оставшуюся с вечера посуду. Заглянул в холодильник. На полочках - творог, кефир, сметана, хумус, майонез, пачка сливочного масла, два пакета молока; в морозилке - три куриных ножки, кусок говяжьей печени, вареники с картошкой и даже крабовые палочки. На первые три дня должно хватить. А может, и на дольше. Ведь Любочка теперь останется одна, расходов будет меньше. А там, глядишь, придет в себя (время лечит) и еще подкупит…
Из стенного шкафчика достал припасенную по такому случаю бутылку совиньона и выставил на стол. Любе (а я уверен, забежит и Зискинд) будет чем помянуть меня.
Я огляделся. Как будто всё. Спички, соль на месте, полтора пакета сахара, подсолнечное масло, баночка вишневого варенья…
Я присел к столу, набросал короткую предсмертную записку: “Любочка, родная! Не забудь позвать электрика и починить розетку. В ванной подтекает кран. Запасной ключ от входной двери можешь не заказывать, он теперь не нужен. Позвони Алеше Рабиновичу, у него наш пятитомник Бунина. В своей смерти никого не обвиняю, кроме Управления абсорбции. Асеньке как можно дольше ничего не говори, пусть закончит сессию. По возможности будь счастлива. Держись, целую, твой Икар”.
На часах было четыре десять. Ну что ж, пора. Я снял с руки часы «Полет», завел и положил на стол. (Любочкин подарок в день десятой годовщины нашей свадьбы). Будет жаль, если разобьются. Хотя они и противоударные, но все-таки шестой этаж…
Я подошел к постели. Любочка спала и, как ребенок, по-прежнему чему-то улыбалась. Вот и хорошо, и пусть. Через несколько минут ей будет не до смеха. Я прикрыл ее простынкой. Хотел поцеловать, но не решился – а вдруг проснется.
Склонив над Любочкиным телом голову, я скорбно постоял с минуту, но потом опомнился. Что я делаю?! Я, без пяти минут покойник, склоняю голову над живой женой! Идиот, я перепутал роли…
Я решительно направился к окну. По пути подумал - скинуть тапочки или не стоит? Оставаться в тапочках, все равно слетят в полете, бросаться босиком – как-то не по возрасту и не солидно…
Я выглянул в окно. На улице темно и ни души. Хотя над шуком (он с восточной стороны от дома) небо начало уже светлеть. Надо было торопиться. Я попытался занести на подоконник ногу, кольнуло в пояснице (чертов остеохондроз).
И тут за моей спиной раздался властный окрик:
- К уда ?! Н е сметь !
Я в испуге оглянулся. Возле стола стоял мужчина: высокий, в черном френче, наглухо застегнутый, в хромовых офицерских сапогах. В руках – портфель из крокодиловой кожи.
Визитер раскрыл портфель, достал газету “Вести Хайфы” и положил ее на стол. Увидев винную бутылку, надел очки и посмотрел на этикетку:
- Что предлагают выпить в этом доме? Совиньон? Прекрасное вино, хотя слегка кислит. Да и для поминок слабовато. Тут водочка нужна.
Я растерялся:
- Вы кто? Как вы оказались здесь? И нельзя ли чуточку потише? В ы разбудите жену.
- Тапочки надень, парашютист! И садись к столу, – приказал пришелец.- У м еня к тебе серьезный разговор .
Из спальни раздался сонный голос Любы:
- Гриша, кто пришел в такую рань?
- Не волнуйтесь, я из ирии [15] , - с усмешкой успокоил визитер. – Инспектор отдела по трудоустройству.
Визитер несколько минут меня придирчиво разглядывал, затем решительно сказал:
- Разглагольствовать не буду. Не майся дурью, парень, и ступай работать.
Я з акричал :
- Где работать?! Мыть подъезды?!
- Ты не горячись. Работа есть. Персонально для тебя.
Он развернул газету на странице объявлений и громко прочитал: “Интеллектуальные услуги населению. Международной компанией НУСПОК приглашаются доктора и кандидаты любых наук, а также соискатели и аспиранты. Аттестаты и дипломы, подтверждающие степень, иметь не обязательно. Персональная беседа с претендентом проводится по адресу: Хайфа, улица Менахем, 45, второй этаж, с 9-00 до 18-00. Спросить группдиректора компании НУСПОК Семёна”.
Оригинальность текста вызывала оторопь. Я с опаской взглянул на визитера.
- Значит так, - сказал пришелец. – Завтра ровно в девять ты должен быть на интервью.
- А е сли вдруг ?..
- Ни “вдруг”, ни “если”. Твой визит я лично прослежу.
- Разрешите , я с упругу позову ?
- З ови .
Я побежал за Любой в спальню. Попытался рассказать о визитере. Люба наскоро набросила халат, через минуту мы были в салоне.
Салон был пуст. Визитер таинственно исчез. Так же, как и появился. На столе были бутылка совиньона и раскрытая газета. Объявление группдиректора Семена из компании НУСПОК было дважды обведено оранжевым фломастером.
[1] Олим (ивр.) – новый репатриант
[2] Шук (ивр.) - рынок
[3] Купат холим (ивр.) – поликлиника, больничная касса
[4] Мисрат опним (ивр.) – министерство внутренних дел
[5] «Амидар» - название компании, сдающей квартиры внаем по низким ценам.
[6] Метапелет (ивр,) – за определенную плату ухаживать за престарелыми, больными и детьми
[7] Название универмага.
[8] Миштара (ивр.) - полиция
[9] Шабат (ивр.) - суббота
[10] Хамсин – южный ветер их пустыни
[11] Хевра (ивр.) - компания
[12] Тивух (ивр.) – посредническое бюро
[13] Амута (ивр.) – товарищество без права коммерческой деятельности
[14] Арнона (ивр.) – муниципаоьный налог.
[15] Ирия (ивр.) – мэрия.
Продолжение - ( следующий рассказ) в выпуске 6.
