От РЕДАКЦИИ

 22 - июня - не только дата нападения фашистской Германии на СССР, но и важная дата для нашего сайта: 22 июня 1934 года родился один из основателей "Острова Андерс"-
поэт Сандро Белоцкий (1934- 2019г.г.) В этот памятный день предлагаем вашему вниманию несколько писем Сандро, написанных им в 2000 и в 2001 годах и касающихся общих вопросов литературы и науки, которые могут быть интересны не только для друзей и знакомых Сандро, но и для широкого круга читателей. 

,

 — Сандро Белоцкий (1934–2019)

                         * * *

Дорогие Валерия и Ханс!

Сейчас 6 утра. Я должен через два часа посетить врача, поэтому не пошел на работу, да и перспектива поспать лишний час привлекательна. 

Но тут позвонил мой безумный соавтор, который получил тираж английской версии нашей новой книги по иммунологии и не нашел там одного рисунка из его цветных иллюстраций. Значения особого это для книги не имеет, но нас с Лидочкой он разбудил и я стал писать тебе ответ.

Книга действительно вышла, но из-за несуразностей в работе над ней этот факт не доставляет мне особенного удовольствия. Да еще типография без согласования со мной дала обложку говенно-фашистского цвета. Теперь предстоят немалые хлопоты с продажей. Через пару-тройку недель должен выйти русский вариант и я тебе его пришлю.

На ум пришло стихотворение 15-летней давности:

Еще не начались дожди,
Еще свободно пахнет сеном,
И на тропинке впереди
Мелькает девичье колено,

 Под легкой блузкой бьется грудь,
Незримый ток бежит меж нами,
Но входит медленная грусть -
Предвестница воспоминаний.

Да... Так нам бы сейчас гулять и гулять...

- Надо сказать, что израильская зама - что московская осень, с ветрами и грязью, и длится почти 4 месяца, и спасенья от нее нет, и ветер выворачивает и ломает зонты и они валяются по всему городу как осыпавшиеся цветы...Но рогов Б-г не дает и мы продолжаем молотить по кибордам. Лида готовит лекции - она читает три курса. Задача эта не простая, так как израильский студент психологически не готов к восприятию европейской научной и практической идеологии.

Я тоже тружусь над составлением обзора по воспалению и регенерации.

Современная литература содержит исключительно сведения о рецепторах воспалительных и регенеративных клеток, но данные о миграции клеток в очаг (при микробном и немикробном воспалении это разные картины, да еще имеются варианты при разных заболеваниях, дефицитах и т.п.) практически отсутствуют. Поэтому приходится искать литературу 30-60-х годов, которая по понятным причинам (Израиль существует с 48 года) почти отсутствует. Так что забот хватает.

А мне теперь приходится в оба конца ездить на службу исключительно

при помощи муниципального транспорта: все мои коллеги и соседи сменили места работы и теперь уже нет у меня тремпов, и дорога занимает почти 4 часа в оба конца, не считая других неудобств. 

В первой половине ноября здесь состоится конгресс, посвященный проблемам успешной интеграции эмигрантов - ученых и деятелей искусств. Лида ведет там секцию ученых и организует международный ученый совет.

Ждем визитеров со всего света, в том числе и наших приятелей из России, которым хотим показать страну Израиль.

Достройку второго этажа, дорогая Валерия, нам не разрешили, мотивируя это слабостью конструкций дома.   Но это нас не слишком огорчило - меня так вообще нет. Как подумаешь о прорве денег, о грязи, шуме, недоделках - кровь свертывается. Приняли решение расширить Лидин кабинет за счет балкона, организовать там общий кабинет, а мою комнату перепланировать в небольшую гостиную, которая при необходимости могла быть легко превращена в гостевую комнату. 

Насчет нашей книги. Название - много вариантов приходит в голову, в том числе и «Невероятно - все мы были», но хочется чего-то покороче типа «Анамнез» или «Молодость и любовь» (парафраз из позднего Светлова: «Два ангела на двух велосипедах / Любовь моя и молодость моя»). Я смогу дать стихотворения, отрывочные воспоминания и один-два рассказа.

Конечно, Валерия, снова встанут деликатные вопросы (1) о качестве материалов и (2) о распространении книги. И тут на тебя как основное действующее лицо ложится основная нагрузка. Первый вопрос решается наиболее болезненно. Если ты взяла что-то у наших сотоварищей, это как бы автоматически означает гарантию публикации. Править и сокращать ничего нельзя, во всяком случае, без согласия авторов. Потому единственный путь - отбор материала по типу «Мы выбрали это и то, а другое поместить не смогли из-за недостатка места, а вот наша правка - нужно твое согласие». Сама понимаешь, что работа эта тонкая, большая и длительная, к чему мы должны быть готовы и ты - в первую очередь. Хорошо бы снабдить книгу портретами авторов в юности и сейчас (?), а также краткими биографиями. Можно также послать рукопись на предварительную рецензию паре-тройке знакомых литераторов и дать в книге несколько фраз из рецензий.

Что до второго вопроса, то, насколько я понимаю, основными покупателями будут наши однокашники и потому надо иметь их адреса. Боюсь, что тут без Вовы Смирнова не обойтись и этот груз вновь ложится на тебя.

Давай вначале определим примерный объем книги. Исходя из этого, постепенно присылай мне и другим организаторам, если они имеются, выбранные тобой материалы.

Далее возникает техническая, но чрезвычайно важная, я бы сказал, критически важная проблема первого этапа работы - форма материала. Иметь дело с рукописями и, тем более, обмениваться ими в живом виде решительно невозможно.

Ты должна иметь все материалы на дискетах в программах, совместимых с теми, которыми пользуются другие участники «редакционной коллегии». Я работаю на «Windows». Но нужно учитывать и ту программу, с которой может иметь дело предполагаемая типография. Самая распространенная програмиа -«Windows».

Тогда пересылать придется не многие килограммы бумаги, а всего несколько дискеток Для оперативной связи можно пользоваться электронной почтой, как это делаем мы с Лидой, имея в этой почте факс и практически не пользуясь обычным факсом, который неудобен для чтения и хранения текста.

Так что вначале организуй русские файлы в своем компьютере и попроси авторов перевести их материалы в соответствующие файлы. Тогда после редактирования и форматирования текста он будет сразу и полостью пригоден к работе над ним и к сдаче в типографию. Иначе будет нам всем мука и дурное качество книги - еще хуже, чем последнее смирновское издание.

Валерия, я считаю, что без этой предварительной рабоы нам не стоит начинать. 

Давай вначале решим эту задачу. Рано или поздно это придется сделать.

Я приобрел немалый опыт написания, редактирования и издания довольно сложного научного текста. Работа состоит из следующих этапов:

1) Редактирование текста в дискете одним из редакторов. Правка вносится в определенном цвете.

2) Редактирование этого текста другим редактором. Правка вносится другим цветом.

3) Согласование обеих правок между редакторами.

4) Высылка печатного текста и дискеты с согласованной правкой автору.

5) Правка и подготовка текста в дискете и в печатном виде для рецензирования.

6) Финальная правка текста в дискете, форматирование теста, включение иллюстраций и отрывков из рецензий, отправка в типографию.

Думаю, что работа над книгой займет около года. Готовься к тяжелому труду и прилагай все усилия для того, чтобы не испортить отношения с коллегами, характеры у авторов порой не простые.

Засим обнимаем Вас всех и жду от тебя внятного ответа - лучше не в рукописном виде - на мои соображения. Они вполне открыты для обсуждения и для возражений. Лучше нам помудохаться сейчас, но выбрать твердую рабочую и человеческую линии поведения, чем делать это потом, второпях и с ущербом для качества книги.

**********

Дорогие Валерия и Ханс,
Отправляю Вам вариант письма о моих родственниках, о которых говорили недавно по телефону.
Чтобы сэкономить время на написании отдельного послания, я просто откорректирую письмо, которое пишу для моей племянницы, дочери Гоши.

Я сейчас собираю всё, что имеет отношение к моему брату- Гоше (Георгию) Беленькому, чтобы послать Вам письмо с оказией.

Пока расскажу о том, что я помню. Этот рассказ будет прерываться (за один раз могу не все вспомнить.) Многое утрачено по причине разных событий, коснувшихся нашей семьи.

Прежде всего, это аресты  отца Гоши, Бориса Натановича Беленького, расстрелянного в 1937 или 1938 году. Он был видным работником комиссариата путей сообщения и когда Гоша вернулся из лагеря в 1955 году, Лазарь Каганович, который был тогда еще в силе, даже собирался выделить брату квартиру, что в то время было большой редкостью.

Сталинский каток прошелся по нашей семье в полной мере. Мой отец Морис Львович Белоцкий, первый секретарь ЦК Киргизии (а ранее комиссар дивизии и потом начальник политуправления 1-ой Конной Армий), был арестован в 1937 г. и расстрелян в том же году.

Чуть позже была арестована моя мать Нина Давидовна Лордкипанидзе. (Она- из рода князей Лордкипанидзе (груз. ლორთქიფანიძე) — грузинский княжеский род, происходящий из Имеретии, известен с 1412/1442 годов и был подданным имеретинских царей до присоединения Грузии к России. В Российской империи род был признан в княжеском достоинстве в 1850 г.  

Примерно через год ее освободили - после прихода в НКВД Лаврентия Берии и временных послаблений. Мать работала вместе с Лаврентием на Кавказе в начале или в середине 30-х годов еще до начала его чекистской карьеры.
Кстати, не лишне напомнить, дорогая Валерия, что позднее Нина Лордкипанидзе некоторое время работала  в приемной твоего знаменитого родственника Джелала Коркмасова,  с   которым был знаком и мой отец - Морис Белоцкий.  Оба они теперь представлены в Википедии и оба они в роковом 1937 году пострадали -  и твой дядя Джелал Коркмасов, и мой отец Морис Белоцкий погибли в жерновах сталинских репрессий в 1937 году. И оба посмертно реабилитированы после смерти Сталина (в 1953 г. - в тот год я  поступил во 2-ой Мед).

Ну, а в 1950 г был арестован Гоша (который освободился в 1955 г). Он был арестован в  Симферополе, где работал доцентом кафедры кожных болезней мединститута после защиты кандидатской диссертации. В это время я жил в «Артеке», куда Гоша устроил свою жену на лето врачом. Через 2 месяца после его ареста, 9 сентября 1950 г была арестована и моя матушка, Нина Лордкипанидзе, которая вернулась из ГУЛАГа лишь после смертри Сталина в 1956 г. Видимой причиной ареста было ее письмо Берии по поводу Гоши, хотя в это время, равно, как раньше и позже, КГБ «добирало» тех, которые не были взяты ВЧК, НКГБ и НКВД.

Естественно, что при всех арестах были обыски, во время которых изымали документы и фотографии, которые исчезали бесследно. В промежутках происходили такие события, как Отечественная Война, эвакуация и реэвакуация, борьба с космополитами (1948-50 г.г.), одним из «лидеров» которых был Гошин дядька, театральный критик и известный шахматный композитор (последним он зарабатывал на хлеб, когда был отлучен от критики) Абрам Соломонович Гурвич, наш отъезд в Израиль, в процессе которых также пропало немало документов.

Немалый ущерб был нанесен также ссорами и разводами в нашей семье. Наша матушка и Гоша имели похожие характеры, а именно, способность к вспышкам необузданного гнева, во время которых рвались отношения и фотографии, следы чего можно обнаружите на некоторых экземплярах.

Некоторые моменты истории нашей семьи я изложил в конспекте романа, который высылаю моим родственникам.

Многих людей, которые знали Гошу, уже нет, хотя Лезвинская (ей привет, хотел бы знать ее адрес. Не собирается ли она сюда снова?) и, особенно Кряжева (ей также поклон), знают о нем-немало. Может быть (хотя и совсем не уверен) можно найти первую жену Гоши Аду Захаровну Лебедеву (жила, вроде бы, на Дмитровском шоссе) или его последнюю жену Ольгу Николаевну Афонину (жила в писательском доме возле станции метро «Аэропорт» - над квартирой Эмиля Брагинского). А вот имя человека, который Гошу хорошо знал, понимал его и любил: Владимир Михайлович Борисенко. Он одно время был боссом московской милиции. Если кого-нибудь еще вспомню, сообщу. Самый близкий Гошин друг профессор Семен Владимирович Скуркович живет сейчас в США. Его телефон 301 468 66 95. С его родным братом-иерусалимцем Гришей мы сильно дружим и часто встречаемся.

Что ксается нас с Лидочкой, то съездить в Россию мы пока не хотим. Никакой ностальгии нет. Ни эта страна, ни ее население не пробуждают у нас почти никаких добрых чувств. Жаль только оставшихся в СНГ друзей и знакомых, перед которыми неловко за нашу относительно благополучную жизнь, которой они не имеют, хотя вполне ее заслужили.

Брата в довоенное время я плохо помню. Но именно он взял меня из тюремного приюта, куда меня поместили в 1937 г. после ареста матери. Если бы не Гоша, который перешел в вечернюю школу и поступил работать токарем на завод, т.е. как бы стал полноценным гражданином Страны Советов и потому смог взять меня на иждивение, то, по заведенному порядку, касающемуся детей врагов народа, мне сменили бы имя-фамилию и отправили бы в детский дом и была бы у меня совсем другая жизнь.

Из этого довоенного времени до меня дошла только одна история. Мои родители почти никогда не работали в Москве. Но после того, как отец стал киргизским царем, ему дали квартиру в столице в том здании напротив Александровского сада, где одно время были кассы Дворца съездов.

Отношения Гоши с моим отцом Морисом были очень хорошие и жили все вместе, кажется, неплохо. Во время наездов в Москву Гоша учился в правительственной школе (кажется, где-то в районе ул. Фрунзе или Маркса-Энгельса). На уроке труда Гоша получил домашнее задание - изготовить действующую модель подъема ледокола «Садко» (что было тогда, как нынче говорят, хитом сезона - ледокол как раз за каким-то хреном поднимали)

Гоша был человеком огромного ума, интеллекта, обаяния и образованности. Его память была уникальной, он привлекал к себе массу разных людей и в его друзьях-приятелях ходили высокие чины и известные и даже уникальные люди, особенно из тех, с которыми судьба свела его в лагере (я подобных ему не встречал, хотя был знаком со многими незаурядными людьми). Он знал себе цену и когда я во время его смертельной болезни спросил, кто был самый знаменитый политик, самый выдающийся ученый и самый умный человек из встреченных им, он ответил: (1) Бухарин (тот приезжал во Фрунзе уже на склоне карьеры и жизни, по пути на памирскую охоту и мать Нина, понимая, что встреча с Бухариным опасна, увезла Мориса в отпуск, так что гостя встречал Гоша и произвел на него соответствующее впечатление. Кстати, отсутствие Мориса и Нины не спасло их от последующих обвинений в том, что Бухарин специально приехал во Фрунзе для связи и организации борьбы против Сталина), (2) профессор Лев Николаевич Машкиллейсон (Гошин учитель, заместитель директора Кожно-венерологическиго института, человек дореволюционной культуры и воспитания, действительно выдающийся, всемирно известный) и (3) «уж извини, братан, умнее себя я не встречал».

Но вот по линии работы руками (и вообще в бытовом, практически-витальном смысле)

Гоша был слабоват, что усугублялось еще и тем, что он был отчетливо ленив и черную работу не любил. Имея в виду полученное в школе задание, он нашел следующий выход из положения. Он попросил нашу няньку (я кратко описываю её в «конспекте») пойти в аптеку и купить ему изделие, название которого он (как уж смог) написал на листочке: нянька, Серафима Мартыновна Мартынова была неграмотная русская женщина из глухой деревни и умела только подписываться, но не писать и читать, протянула листочек прозектору и тот изумленно спросил: «Сто штук!? Это кому же столько?» - «Внучку!» - ответила нянька -«А сколько ему лет?» - «Тринадцать!». Дома внучок выпилил (выстругал, вырубил) корпус ледокола. На приеме задания в школе в присутствии членов педсовета в ванночке по братцеву сигналу всплыло означенное бревно, окруженное несколькими десятками надутых презервативов, долженствующих играть роль понтонов...

После окончания школы Гоша решил поступить в мединститут (2-ой медицинский, куда через 12 лет поступил и я). История его поступления описана в «конспекте».
Мать наша Нина была весьма неглупой, особенно в политиканском смысле. Но она являла собой типический образец коммунистического ортодокса и экстремиста. Увлеченная идеей (которая позднее окажется утопией!) она пошла в революцию и принялась рьяно насаждать эту модель человеческого счастья. Каннибальские лики Робеспьера, Дантона, Марата, Маркса, Энгельса и Ленина реяли на ее знаменах. Не помогло ни классическое гимназическое образование, ни дворянское происхождение (ее матушка Дарья Ивановна была княгиней, хотя и небогатой, а отец Давид разорился на каких-то предприятиях и рано умер).
Мать дружила с Камо, Кировым, Микояном и прочими горными орлами ВКП(б).
Весь радикализм и интернационализм Нина перенесла в семью и давила Гошу (что было нелегко) и меня (что было попроще) со страшной силой, что и было причиной постоянных конфликтов и наших уходов из семьи куда ни попадя (преимущественно, к женам).
По той же причине практически никаких отношений с родственниками мы не имели, а родни  было немало как со стороны Беленьких, так и со стороны Белоцких. То есть, ни в грузинском (Нина была грузинкой), ни в еврейском смысле (оба ее мужа были евреями) семьи (мишпухи, мешпахи) у нас не было.

• О Беленьких практически ничего не знаю. Нина разошлась с Борисом около 30-го года.

Марина (жена Гоши) встречалась с Таней Беленькой, женой поэта Винокурова.
Помню рассказ Нины (которая вообще была скупа на повествования, которые ее не касались) о родной тетке (Полине Беленькой, фамилия - собственная), ослепительно красивой женщине, которая была советской разведчицей в Париже. Она владела фабрикой искусственного жемчуга и под этим прикрытием ездила по всему миру. Проезжая через Москву, она тайно встречалась с мужем и детьми. Однажды две недели она ехала из Японии в Париж в одном купе с советскими дипломатами, которые никак не думали, что она знает русский и потому всё время обсуждали возможные способы сексуального контакта с ней. В 1937 году ее вызвали в Москву и тут она узнала об аресте мужа (он, кажется, тоже работал в ГПУ) и, сразу догадавшись о своей судьбе, бросилась в лестничный пролет. Один из  ее братьев, перед тем, как сделаться революционером, проявил себя талантливым анатомом и, работая во Франции, впервые описал не то мышцу, не то нерв кисти.

Но я отвлекся…

Итак, Гоша поступил в институт и со второго курса ушел на войну в составе Московского ополчения. После выхода матери из тюрьмы, с 1938 года мы жили в доме 12/6 (квартира 3) угол 3-го и 1-го Смоленских переулков [по последнему тогда ходили трамваи, в том числе и знаменитая «букашка» (травмай линии «Б»)]. Трамваев теперь нет, нет и самого дома. Отсюда Гоша уходил на фронт. Это был, кажется, июль или август 41-го. Вместе с остальными жильцами Гоша успел вырыть шель (убежище) в нашем дворе, которое тут же заняли под склад снарядов для ближайшей зенитной установки, что грозило нашему микрорайону немедленным и тотальным уничтожением при попадании даже маленькой зажигательной бомбы. Но Бог милостив, и единственным неудобством были пробежки (во время налетов) на станцию метро «Смоленская», откуда мы спускались в тоннели. Когда колонна ополченцев приближалась в Бородинскому мосту (заминированному и перегороженному противотанковыми «ежами»), за Гошей прибежал ополченец и они быстро ушли. На столе остался надкушенный хлеб с маслом, на котором отпечатались передние, сильно выступающие зубы Гоши (потом на Лубянке ему этот дефект выправили).

В аккурат 16 октября, т.е. в разгар всеобщего панического бегства из Москвы в преддверии ее сдачи, мы уехали в эвакуацию на Урал. Там Нина вначале работала электросварщицей, а я был в детском саду. Было очень голодно и оладьи из картофельной кожуры на воде казались лакомством.

Потом Нина пробилась в люди и даже стала начальником коммунального отдела города Красноуральска, где мы жили. Но я заболел туберкулезом. Тут подоспел Гоша.

Дело в том, что к концу 41 года советское начальство сообразило, что гибель специалистов и студентов (особенно медиков) губительна для армии, и их стали возвращать на доучивание. Так Гоша оказался в Омске, куда эвакуировали 2-й мединститут. Там же он женился на очаровательной Адочке - дочери советского посла при эмигрантских правительствах Восточной Европы в Лондоне (потом - посла в Финляндии). Через жену Гоша достал мед, сахар и топленое масло и все это в трехлитровых банках привез в Красноуральск, чем меня и спас. С этого времени я его помню довольно хорошо.

В 44 году Гоша ушел на фронт зауряд-врачом, отучившись 4 года вместо положенных шести. Тогда же мы вернулись в Москву и Нина начала работать заведующей планово-экономическим отделом института Гипроторф, не понимая ничего ни в экономике, ни в планировании, ни в торфе. Но большевистская закалка и отсутствие опасения взяться не за свое дело (в 19 или 20 годах Нина, недоучившаяся гимназистка, была назначена родной партией на пост ректора! Харьковского университета, одного из старейших в Европе, чем немало гордилась).

Помню переписку с Гошей, старшим врачом дивизии армейского подчинения (он даже пытался обозначить иносказательно о бессмыссленных потерях при мясных штурмах, когда в атаку бросали солдат на верную смерть. Ими затыкали все дырки, что заканчивалось огромными потерями, на которые, в принципе, всегда щедры русские военачальники от Петра Великого и Суворова до советских времен) .

Гоша даже приезжал в отпуск после тяжелого ранения (регулярных отпусков в советской армии не было - в отличие от немецкой, не говоря уже об армиях союзников). Он имел несколько орденов, одним из которых (Красного Знамени) особенно гордился: ему пришлось однажды несколько суток командовать полком, в котором погибли все старшие командиры).

Наш двор был обильно населен антисемитами и когда во время отпуска Гоша возвращался домой, один из них, молодой и здоровый бугай, небрежно потрогал один из Гошиных орденов, сказав что-то не совсем почтительное о его (ордена) происхождении. Вечером к Нине прибежали родственники бугая с жалобами на зверское избиение Гошей, под горячую руку которого попали и защитники хулигана.

Только жертвой оказался сын генерала НКВД. Даже не зная об этом, Нина заставила Гошу прервать отпуск и немедленно вернуться на фронт. В тот же вечер к нам пришли как бы из милиции, но Гоша был уже далеко. Пронесло и на этот раз...

Несколько эпизодов его ратной службы я запомнил. Взяли венгерский городок. Солдаты обнаружили железнодорожные цистерны со спиртом. Памятуя об отравлении древесным (метиловым) спиртом, уже подпившие из других источников, а потому малоуправляемые солдаты требуют на дегустацию доктора и подносят ему кружку. В принципе древесный спирт от винного по вкусу отличить нельзя, если только нет примесей. Доктор пробует и ему кажется, что спирт - винный. После этого заключения солдаты стреляют в цистерны и из дырок добывают и выпивают спирт. Вся дивизия падает, а Гоша мучительно ждет результата. Пронесло...

Взятие соседнего городка сопровождалось офицерским банкетом. Обнаружив наутро, что в доме из еды остались только жестяные банки с улыбающейся девушкой на венгерской наклейке и содержимым темнокоричневого цвета и сладкого вкуса, офицеры употребляют содержимое. К вечеру весь офицерский корпус лежит с отравлением. Мастика для натирания пола. Гоша спасает сослуживцев.

В конце войны у Гоши обнаруживается недостача нескольких тысяч противоинфекционных пакетов, в состав которых входила ампула с 100 граммами спирта, который был выпит доблестными воинами. Гоше грозит трибунал. Комдив, который очень любил Гошу, приказывает подорвать машину, выдав это событие за акт террора со стороны недобитого противника. Гоша был спасен.

С трудом демобилизовавшись (кажется, он что-то для этого выкинул и был понижен в звании), Гоша вернулся в 1945 или 46 году и поступил в аспирантуру Кожно-венерологического института (ЦКВИ) к Машкиллейсону.

С войны он привез пару пальто, патефон с пластинками, а мне специально - пистолет

«Вальтер» и фотоаппарат «Balda», который, как он мне не раз говорил, был выбран с учетом моего "умственного развития" и потому по-русски назывался им «Балда». Гоша был не совсем прав, но, памятуя его скорость на расправу, я не решался с ним спорить. Несколько снимков 6х12, сделанных этой «Балдой», сохранились. «Вальтер» же долго лежал у нас в платяном шкафу (который по давней русской или советской традиции, был как бы домашним сейфом) и буквально за день-два до ареста матери и обыска нянька выбросила его, что вызвало у меня истерику, но зато спасло Гошу и мать от гораздо более серьезного приговора...

Я был на свадьбе Гоши с Мариной в доме 30 (кажется, квартира 19) на последнем этаже (с лифтом, телефоном и ванной! У нас же в доме ванны  не было) и я впервые напился пьян (что потом неоднократно повторялось) так, что против воли шел зигзагами по Арбату домой. Помню  бабушку Изабеллу Арнольдовну (кажется, она пела в оперетте) и рояль, под  звучание которого она пела кафешантанные песенки типа

«Испорчен ваш мотор,

Испорчен ваш мотор,

Я это знаю с давних пор.

Он силу потерял,

Он силу потерял, И на работе вял!»

Изабелла до злополучной революции жила вполне прилично и рассказывала, как будучи в

Германии на курорте встречала кайзера Вильгельма 11, который разъезжал в открытом автомобиле со специальным звуковым сигналом (манера, перенятая потом Сталиным и его шайкой , мелодию эту помню до сих пор!).

Б-эе, каким мусором полна голова! Сейчас это называют приметами быта...

Гоша таскал с работы спирт и кроликов с экспериментальным сифилисом. Кролики вообще сифилисом не болеют, но микроб живет только в придатках яичек и остальные части тела животных можно безболезненно использовать в пищу, чем и пользовались наиболее просвещенные сотрудники института - ЦКВИ.

Помню еще визит к Гоше его фронтового друга Коли, командира танка и Героя Советского Союза. Был сильный мороз и они поспорили, что пройдут по Арбату в одних рубашках. Они пошли от своего дома в начале до Арбатской площади, а потом назад, до пивной, которая располагалась  между булочной и комиссионным магазином (потом там была театральная касса). Я в качестве секунданта с натугой нес за ними кожаное пальто Героя и Гошину одежку.

Когда друзья в рубашоночках (как сказали бы тогда, в «бобочках», т.е. модных трикотажных рубашках-апаш) вошли в пивную, продавщица сострадательно произнесла: «Надо же так пропиться!»

Хотя мы виделись с Гошей редко, я помню, как он у нас ночами читал Нине свои рассказы.

Говорили они и о политике, думая, что я сплю. В это же время Гоша написал какую-то военную песню на музыку его близкого друга, тоже врача профессора Семена Скурковича (которого я упоминул ранее), песня была опубликована и они даже получили за нее премию. Слова были обычные типа «По приказу Сталина//Мы на бой пошли//Знамя наше славное//3намя боевое//Мы по всей Европе//С честью пронесли».

Гоша пытался меня воспитывать в боевом и спартанском духе. Так, для острастки он снова избил дворового бугая, который приставал уже ко мне. Вообще он был ко мне не слишком внимателен - я был ему мало интересен, все же разница в 12 лет, да и насчет «балды» он был отчасти прав. Когда я, окрыленный местью бугаю, пожаловался Гоше на то, что меня излупили в школе, тот разъярился и потребовал от меня поступления в боксерскую секцию. Я попытался, но не прошел медкомиссию, поскольку у меня был юношеский мастит (да, увы, мужчины, не имея женских достоинств, могут обладать их недостатками), и потому попал в секцию фехтования и вместо боевой выучки маялся в пропотевших ватниках и масках, в чем было нечто педерастическое и, во всяком случае, совершенно непригодное для разрешения дворовых споров, так непохожих на драмы Булонского леса...

Ну, затем Гошин арест, арест Нины и всякие пертурбации в моей жизни, которые я опускаю.

 Занятно, что через несколько месяцев после ареста Гоши на наш адрес ему пришло извещение о его отчислении с 1-го курса Заочного Юридического Института. Только после Гошиного освобождения я узнал, что это было результатом пари с его приятелем-юристом Борисом Цином. Гоша утверждал, что без подготовки поступит в этот институт и действительно успешно сдал все экзамены, был зачислен, но учиться, понятное дело, не стал бы даже будучи на свободе...

История освобождения Гоши тоже необычна. Под амнистию после смерти Сталина, кроме

уголовников, подпадали и политические (статья 8), но получившие не более 5 лет. Таких практически не было. Реабилитация еще не началась. Но Гошин «подельщик» Крымский сидел на Печенге вместе с Алексеем Снеговым, в прошлом большим начальником, который через Крымского (тот как врач смог это сделать) передал Хрущеву, которого он знал, письмо с данными на Берию.

Через неделю Снегова на самолете, но в кандалах, отправили в Москву, где Хрущ его немедленно принял, назначил начальником политуправления объединенного МВД-МГБ и заместителем комиссии по реабилитации. Снегов тут же подвел под амнистию Крымского и вместе с ним Рабена и Гошу, которые и вернулись летом 1955 года. Зимой 1956 года вернулась и Нина.

Меня поразили стихи Беленького и тюремные песни, которые он пел, а также его звериная ненависть к большевикам и советской власти. Я тоже их недолюбливал, но без такого накала, который, впрочем, позже пришел.

Вот некоторые стихи, которые я помню - полностью или в отрывках (остальные, в рукописи, пришлю с оказией)

Шелестели колоды, менялися козыри -

Шла игра в пересыльной тюрьме

А трагический вальс «Лебединого озера»

На пуантах скользил в полутьме,

Задыхалися скрипки от боли и ярости

Трепетавшего в пальцах смычка,

А дощатые нары казались ярусом,

И растаял квадрат потолка,

Над Сибирью затеплились звезды московские

Мириадами радужных брызг,

Рос мотив, зал молчал и кресчендо Чайковского

Повторял репродуктора диск.

Шелестели колоды, менялися козыри

Под скупой и холодный рассвет...

Кто вернет мне мое «Лебедимное озеро,

Отшумевшее крылами бед?

*****

Я сегодня всплакну втихомолку,

Чтобы слез не заметил другой,

Что пушистая зимняя елка

Обернулась сибирской тайгой...

*******

Мученья инквизиторских жаровен,

Страданья дыб и смерти гильотин

С нечеловечьей силою Бетховен

Вдохнул в аккорды старых клавесин .

И если небо мраком будет смято

И мир уйдет в незрячье тишины,

То солнечная Лунная Соната

Заменит свет и солнца, и луны.

*********

А песни, которых тогда никто еще не знал или не пел?
«Таганка», «Я помню тот Ванинский порт», «На Север гонят//Срока у всех огромные». Одну приведу - ни от кого больше не слышал:

Отец мой Ленин, мать моя - Надежда Крупская,
А добрый дедушка - Калинин Михаил
И жили мы да всей семьей на Красной площади

Среди карманников, воров и босовил,

Всех тридцатьпятников (25 лет лагерей и 10 - поражен) в вагоны грузят пачками,

Конвой усиленный питанья не дает,

Но кто надеется на силу молодецкую,

Тот из-под пули, из-под выстрела уйдет,

А я хочу уйти туда, где нету Сталина,
Где нету Шверника (тогдишний Председатель Президиума Верховного Совета) и где другой закон,

А я хотел бы обернуться быстрой птицею,

Но перелет границы тоже запрещен,

О нас заплачут только сосны отдаленные,

Дремучий бор нам будет вальсы напевать
И не слыхать нам больше песен про Буденного (вариант моего товарища журналиста Юры Некрасова -вместо «песен в ресторанчиках») 

И милицейского свисточка не слыхать!

Гоша сидел вместе с замечательными людьми - если захотите, скажите и я напишу Вам о них. Частично тот лагерь и Гоша описаны Борисом Дьяковым (см. в журнале, кажется, «Октябрь» примерно за 1962 год - «Повесть о пережитом»). От Гоши я впервые услышал позорную кличку «олень», которую заключенные употребляли вместо теперешнего «козла».

К тому времени Марина уже вышла замуж за Ключанского. Я учился в мединституте.
Мы с Гошей крепко гуляли - преимущественно, он. Все прежние и новые знакомые, мужчины и женщины, были от него без ума.

Жили мы на Смоленской и довольно скудно - моя стипендия (20 руб), пенсия няньки (16 руб) и Гошина зарплата (рубелй 60-70) - он, лишенный званий и степеней, устроился дерматологом в тогдашнее село Коломенское. Для экономии мы брали на работу завтраки, состоящие из хлеба, намазанного маргарином (советский маргарин был скорее техническим, чем пищевым продуктом), на котором в шахматном порядке (для уменьшения расхода) располагался тонкий слой самого дешевого плавленого сырка «Новость», любимого алкашами не только за цену (что-то около 15 копеек), но и за то, что он легко ломался и никаких следов ни на одежде, ни на пальцах не оставлял, что было большим достоинством в процессе распивания спиртных напитков в подворотнях и подъездах.

Но однажды больная, которую Гоша вылечил от экземы ( а врач он был превосходный, знал массу всего и соображал мгновенно. Потому и сейчас он - легенда советской дерматологии),

принесла ему двухкилограммовую банку черной икры! Казалось, что начнется новая жизнь. Три раза в день мы ели икру. Но счастье быстро кончилось. Как говорит детям наша теперешняя приятельница, это можно есть, но этим нельзя питаться. Через десять дней икра стала казаться отвратительной. Но тратить деньги на другую еду при наличии икры было досадно и мы мучились еще месяц.

Гоша сильно повлиял на моих приятелей. Как-то во время их визита ко мне к Гоше пришла милая дама, которая на пороге была встречена его вопросом «Что же ты, сволочь, не заходишь?!».

Наши попытки перенести эту практику на свою почву закончились полным провалом - мы были отлучены от нескольких тел!

После возвращения Нины из лагеря наша жизнь изменилась. Пришла реабитилация, которая коснулась и наших отцов. Мы получили компенсации - Нина и Гоша в размере двухмесячного оклада, а за наших отцов - в размере месячного, что было совершенно мизерным, поскольку они имели невысокие оклады, но как начальники получали так называемые «конверты», в которых денег было во много раз больше. Правда, я получил пенсию за отца - аж 50 рублей, что в 2,5 раза превышало размер стипендии, а главное - избавляло от необходимости держать высокий академический уровень.

Но положение в нашей семье, а мы жили вчетвером в одной комнате коммунальной квартиры, не могло оставаться спокойным. Мы сильно мешали друг-другу. Ситуация несколько разрядилась, когда Гоша женился на Ольге (Ляле). Она жила в том же арбатском доме 30, но во дворе. Играла в театре Моссовета вместе с женой уже упоминаемого Абраши Гурвича, которая их познакомила. Гоша переехал к ней.

Тем временем Гоша продолжал искать работу. Нина попросила Микояна помочь и тот дал указание своему помощнику устроить Гошу в Институт усовершенствования врачей. По реабилитации все регалии ему вернули и дело удалось. Помимо новой работы, Гоша (взяв и меня в долю) принялся писать репризы для цирка, помогал нашему институту создавать капустник также вместе со своим другом - бывшим зеком Мальцевым написал киносценарий, который  неожиданно получил второе или третье место на конкурсе в 1957 году к очередной годовщине Октября (офигеть!) По этому сценарию был снят фильм «И снова утро» и написана пьеса, которая шла в МХАТе. Кроме того, профессор Брусиловский, зам. главного редактора Большой медицинской энциклопедии, близко знавший Гошиного отца, сделал Гошу ученым секретарем редакции дермато-венерологии. Это было ключевое место и Гоша составил редакцию так, что сумел практически исключить из нее все дерьмо, травившее и сажавшее его, и привлечь приличных людей, прежде всего, своих приятелей. Через энциклопедию Гоша завязал хорошие связи в медицинском мире.

Стихи писать он перестал, разве что юмористические по поводу юбилеев и дней рождений. Некоторые цитирую.

На его собственный день рождения написал всем приглашенным открыточки. Мне, который в паспорте значился грузином, было написано следующее:

Братан! На этот стул скорее

Ты пышный зад свой водрузи...

Гляди, ведь все вокруг евреи,

А ты пока еще - грузин!

Или еще - на мой же день рождения, преподнеся мне шариковую ручку:

Подарок беден - знаем сами,

Но денег не видать ни зги!

Зато подарком этим, Саня (мое семейное имя)

Легко подсчитывать долги!

Я тоже не оставался в долгу и на его 45-летие (он уже стал профессором и заведующим клиникой кожных болезней Московского областного клинического института (МОНИКИ) закончил свое приветствие так:

Да, сорок пять - еще не слишком,

Но то всего страннее, бля,

Что на профессорской сберкнижке

Не накопилось ни рубля!

А вот диалог из неоконченной Гошиной пьесы. Директор завода идет по территории и его встречает старый рабочий, который был учителем директора, когда тот начал там работать (естественно, тоже рабочим):

Рабочий: Саша, до каких пор мы будем работать на этом старье?! Сплошной брак

Директор : Николай федорович, я только что вернулся из главка, где снова

Рабочий: Саша! Вопрос - не поллитра, он может простоять вечно!

Гошина ненависть к власти нарастала, несмотря на его личные успехи. Когда Гошу спросили в ЦИУ, почему он никогда не ходит на демонстрации, последовал ответ: «У меня с советской властью свои счеты!» Продолжались споры и с Ниной по поводу марксизма. Нина осталась верной идеалам Ленина, хотя постепенно, вслед за Партией, осудила Сталина. Штампы советской эпохи продолжали держать место в ее сознании. Как-то мы шли по Пушечной улице и я увидел в витрине имя Каутского, идущее в советской пропаганде в обязательной связке со словом «ренегат».

«Мать», сказал я, «смотри - Каутского издли». Нина склонилась к витрине и ответила: «Но ведь он написал это ещё до того, как скатился!» (имелось в виду «скатился в болото оппортунизма» - термин из Краткого курса или чего-то подобного).

Да, так во время одного спора Гоша, разъяренный ортодоксальностью матери, принялся её душить и я с трудом его оттащил, после чего он переключился на меня и надавал чувствительных затрещин.

В 1961 году Гоша защитил докторскую диссертацию. Всё было бы ничего, но в ВАКе ее завалили (ВАК - высшая аттестационная комиссия, которая разбирала все диссертации и как бы контролировала решения ученых советов. По сути, властный орган, которым власть или научный истеблишмент пользовались в политических или мафиозно-личных целях для сведения счетов).

Гоше стоило немалых трудов заставить ВАК отменить решение.

После этого встала задача получить профессорскую должность, что для Гоши - еврея, беспартийного, с сомнительной биографией и находящегося в плотном кольце врагов, а враги были смертельные, занимавшие ключевые посты в медицине вообще и в дерматологии в частности.
Через некоторое время Гоше удалось получить место в МОНИКИ. Довольно скоро он сделал из этой провинциальной клиники первоклассное лечебное и научное учреждение, стал заниматься дерматогенетикой (как Кряжева это делала), дерматоиммунологией и т.д.

На его обходы и конференции ходила вся Москва.
Я тоже там бывал и восхищался его свободной и блестящей манерой вести эти сходки.
Он завязал научные отношения с иностранцами, что в то время было почти невозможно.
Кстати, курьезный случай. В период выполнения докторской Гоша доставал особый вид микроба, нужный ему для постановки стандартной реакции. Это была уже упомянутая спирохета, питательной среды для которой не было, и ее сохраняли только в придатках яичка кролика. С превеликим трудом Гоше удалось получить разрешение на получение двух зараженных кроликов, которых ему мог выслать приятель и коллега из Венгрии - либеральной и более открытой Западу. И вот разрешение получено и группа товарищей едет в Шереметьево встречать животных. Нам выдают упитаных белых пушистых кроликов, которые отличаются от советских страдальцев так же, как британский джентльмен от подмосковного бомжа. Едем. Кролики устали и Гоша решил выпустить их погулять. Вышли из машины, придерживая носителей драгоценного микроба, или спирохеты.  Кролики поначалу ошалели, попав в мир развитого социализма, но потом вдруг припустили в ближний лесок. Мы кинулись ловить заморских сифилитиков, вспоминая приемы, вычитанные в бессмертных творениях Тургенева и Толстого. Помогло, и все с головы до пят в липкой подмосковной грязи и кроличьих отправлениях мы отправились в МОНИКИ.

 Гоша постепенно обрастал важными знакомыми. Вначале эти связи были чисто деловыми, но потом эти люди подпадали под Гошино обаяние и становились его друзьями - а ведь большинство из них работало в ЦК и просто так они с обычными людьми (профессора тоже не в счет) не сходились. Вот как-то я позвал Гошу на свой день рождения во вновь купленную мной квартиру, которую я долго ремонтировал и которая мне очень нравилась.
Гоша приехал от своего друга, зам. начальника одного из отделов ЦК, который только что получил квартиру в престижном доме на ул. Алексея Толстого. «Ну, братец», - спросил я, «как тебе квартира твоего кореша?» - «Ну, что тебе сказать... Твоя квартира по сравнения с ней - это сыпнотифозный барак в концлагере!».

Мои матримониальные процессы периодически нарушали отношения, прежде всего, с Ниной. Она хотела, чтобы я жил с ней и уж, во всяком случае, не с моими партнершами. Отчасти в своем отторжении моих пассий она была права, но ее давление меня только раздражало. Нина соответствующим образом подогревала Гошу, тот забывал, что такие же истории имели место и по отношению к нему самому, а потому присоединялся к материнским репрессиям. 

А в 1969 г. Гоша заболел. Началось с болей в животе, потом пришла желтуха. При вскрытии брюшной полости нашли рак поджелудочной железы, сделали паллиативную операцию, не сказав Гоше правду. Гоша с женой отправился в свое последнее путешествие - в Армению. Там жил его друг, зять первого секретаря Армении. Гошу поселили в царском особняке и он, предчувствуя скорый конец, гулял, как мог, но мучаясь от боли.

По возвращении в Москву ему становилось все хуже. Ничего не помогало. Он периодически лежал в клинике, не мог оставаться один, и я был с ним почти все ночи. Потом он попросил привезти его домой. Вернулась желтуха, есть он не мог, наркотики не помогали. Сильно страдал, но переносил это стойко. Некоторым моментам его минутной слабости я был свидетель и потом он их стыдился. В его квартире постоянно были друзья, Нина приезжала ежедневно.

Обстановка была ужасная - Нина и невестка и так-то не ладили, а тут ...
Во время Гошиной болезни впервые мы почти ежедневно виделись и помногу разговаривали. «Как поздно я тебя нашел»,-говорил он мне. Поздно и ненадолго...

В начале февраля (если не ошибаюсь) Нина позвонила мне на работу (я работал тогда в Институте травматологии) - Гоша потерял сознание. Я бегом кинулся к нему - было быстрее идти, чем ехать, через переход над железнодорожной линией. Прибежал, пытался его откачать. Он не реагировал на внешние события, но мозг его еще жил и он негромко бормотал: «Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом...», а потом затих.

Его похоронили относительно недалеко от могилы женщины, которую он любил в последние годы жизни. Зовут ее Валя (Валерия?, Валентина?) Немировская, она умерла в один день с ним. На ее заброшеной могиле (похоронена, очевидно, вместе с родителями) есть надпись...

Мне 66 лет, я врач, иммунолог, почти всю жизнь занимаюсь наукой. Работал в Москве в Институте травматологии (ЦИТО) и Институте хирургии им. Вишневского. В 1990 г. мы сженой Лидией уехали в Израиль и теперь я тружусь в лаборатории иммунологии и генетики рыб Университета Бар-Илан возле Тель-Авива.

Жена моя Лидия, которой в этом году будет 50 лет, в отличие от меня имеет аж два образования - филологическое (германская филология) и правовое. Здесь она преподает - вначале в университете, а сейчас - в колледже и всё это также под Тель-Авивом. Так что мы ездим на работу за 60 км в одну сторону.

В России мы были профессорами, здесь этого уже нет. Но работа нам нравится и дает почти достаточно средств к сносному существованию. У нас квартира в Иерусалиме, район называется:
Писгат-Зеев (на краю Иудейской пустыни). Но и это еще не всё, потому что наша машина носит имя «Ибиза», а кофе, который мы иногда пьем, и вовсе «Ебан». Эти милые созвучия не имеют того смысла, что в России.

Эту страну мы любим и чувствуем себя здесь на месте, хотя и огорчаемся нелепостям и глупостям, которые здесь есть.
У нас масса друзей - как среди новеньких, так и среди коренных жителей страны. Здесь масса прекрасных, добрых и умных людей, так что нам доставляет большое удовольствие то, что среди наших добрых знакомых есть продавцы, рыночные торговцы, охранники, почтовые работники, водители автобусов. Здесь подобные знакомства никакой материальной выгоды не имеют, а человеческую прибыль - огромную!

Все это не только не мешает, но и помогает нам с Лидочкой жить в любви и дружбе  и это наша любовь, как нельзя кстати, именно здесь, где "небеса и Бог ближе к людям", как говорил кто-то из классиков.

Друзья, мы были бы рады Вашему приезду к нам в Иерусалим. Как я Вам уже говорил, никакого сентимента к Росии у нас нет. И совсем не потому, что, скажем, я прожил там страшную юность - я это вспоминаю не как участник, а, скорее, как посторонний свидетель, а потому, что в России правит всё тот же советскообразный хам и живет в ничтожестве все тот же народ, который продолжает тянуться к коммунистам. Видеть всё это мы решительно не хотим, а помочь тем страждущим, которым должны были бы, мы не в состоянии.

Итак, ждём оказии, с которой я всё передам. Пока же прилагаю несколько фотографий.

Наши координаты-

Lydia & Sandro Belotsky...

 - - - - -

Вот несколько моих последних стихов:

Невероятно! Все мы были

Пускай один лишь краткий миг,

Пока опять не стали пылью -

Той, из которой мир возник,

Покуда сумрачная месса

Приподнимает небеса,

Бежит подсолнухами детства

Простоволосая весна,

А ветер с ней по бездорожью

Вдоль века тянет бечеву
И то, что было невозможно,
Теперь, пожалуй, ни к чему.

*********

 Когда мы были молодыми

В советской солнечной стране,

Каких мы девушек любили
И как любили нас оне!

Я помню длинный вечер в Гагре,
Стремленье рук, смущенье ног,

А между нас - цветок виагры,
Невзрачный, но большой цветок!

Пускай потом иное имя

Шептали мы в священный час,

Но были мы не голубыми
И дивных девушек любили,

Ну а они любили нас...

******

«Продажи водки и вина

Не будет больше в воскресенье!»

Тут сразу мы на копчик сели
И вместе поняли: хана!

Без опохмелки было душно.

Вблизи пустынного ларька

Бродили Лермонтов и Пушкин,
Две юных шлюхи, три старушки
И сын гвардейского полка,

Все издавали горлом звук,

Обозначающий страданье,

В окне напротив, приседая,

Гляделся кандидат наук.

Смеясь, он дерзко презирал

Все драмы нашего масштаба,

Поскольку, сука, был завлабом
И спирт имел! Таков финал.

 - - - - - -

От редакции-

Краткие сведения о некоторых лицах, упомянутых в письмах Сандро Белоцкого -
вся информация - из Википедии:

   Георгий Борисович Беленький (1922—1970) 
— советский дерматолог и учёный-медик, доктор медицинских наук (1961),
профессор (1965), руководитель дерматологической клиники МОНИКИ (1965—1970), прозаик.

Член Союза писателей СССР.

 * * *

 Полина Натановна Беленькая — советская разведчица,
лейтенант гос.безопасности СССР

 * * *

  
    Морис Белоцкий  - 
Первый секретарь Киргизского обкома ВКП(б)
   cентябрь 1933 г. — 22 марта 1937 г.

                            ***

Джелал-Эд-Дин Асельдерович Коркмасов 

(1 октября 1877  — 27 сентября 1937г.) 
Председатель Всесоюзного ЦК НА ССР,
Секретарь Совета Национальностей ЦИК СССР,
член Президиума ВЦИК РСФСР и Ученого Комитета ЦИК СССР (1931—1937).
                                 * * *

,

 — Сандро Морисович Белоцкий (1934–2019),

врач-иммунолог, доктор медицинских наук (1973), поэт и писатель,
с 1990 года жил в Израиле, работал в Медицинском центре имени Хаима Шибы и в Университете Бар-Илан.
 Автор 200 печатных работ, 3 монографий и 1 авторского свидетельства.

                * * *