— Жестоко ты с ней. - быстро сказал по-русски Саар, когда Элла, проводив презрительным взглядом журналистку, вернулась на своё место рядом с ним 

— Её пример - другим наука. - так же быстро по-русски ответила Элла. — Она не последняя. 

Поднял руку японец. Обратился с традиционным вежливым поклоном. 

— Киору Танака, “Асахи Симбун”. Уважаемая госпожа Файна, в титрах вашего фильма вы представлены не только как исполнительница главной роли, но и как соавтор сценария. Осмелюсь ли я предположить, что это также рекламный приём? Нам известно, что вы присоединились к съёмочной группе в Кайене через довольно продолжительное время после начала съёмок. 

— В свою очередь благодарю вас, Танака-сан, за столь рекламный вопрос. Да, это рекламный приём — в точности такой же, как с тем водолазом. (Смех в зале.) Постараюсь ответить коротко. Я познакомилась со сценарием, когда съёмки уже начались, но нашей - советской - стороне всё ещё не удавалось найти актрису на роль Мирэй. Когда нашли меня, естественно, я первым делом прочла сценарий и поняла, что мне подходит эта роль, а я подхожу для этой роли. Но сказалась врачебная привычка критически относиться к любому тексту. Я сделала на полях несколько пометок и поправок, которые потом были учтены в процессе съёмок. В этом же процессе мною были предложены несколько новых сцен и изменений в уже существующие, с учётом некоторых моих особенностей. Вот, собственно, и всё. 

Продюсер извлёк из своего солидного, крокодиловой кожи, портфеля книгу и поднял руку. 

— Вы хотите что-то добавить, месье Леклерк? - осведомилась модераторша. 

— Да, мадам, с вашего разрешения. 

— Прошу вас. 

— Перед вами, господа, тот самый экземпляр сценария с пометками мадемуазель Файна. Я предвидел подобный вопрос и взял его с собой. Можете ознакомиться. 

По знаку модераторши помощница передала книгу в зал, и та пошла по рядам. Немедленно последовали восхищенно-удивлённые возгласы, защёлкали затворы фотокамер. Леклерк достал и положил на стол вторую книгу, значительно толще первой. 

— Это окончательный рабочий вариант. Видите ли, сначала планировался односерийный фильм, но мне удалось найти средства на съёмку двух серий, согласно идеям нашей очаровательной примы. 

По ужасно застенчивой мордашке означенной примы немедленно был открыт шквальный огонь из всех съёмочных орудий. 

Мадлен Боннэ, “Фигаро”. 

— Известно, что вы все сложные подводные и прочие трюковые сцены исполнили самостоятельно, без дублёров и каскадёров. Почему и зачем? 

— Потому что нахожусь в неплохой физической форме. Вы это только что видели. (Смех в зале.) Могу пробыть под водой больше шести минут. Для чего? Понимаете, у меня хорошо получается передавать те эмоции, те чувства, что испытаны в реальности. Ведь не голое же тело есть главное в нашем фильме. Да и не так его много на экране. Но ощущение от скачки на стуле в студии совсем иные, чем от скачки на живой лошади по лесной дороге. Так зачем тужиться чтобы что-то выдавить из себя, если можно просто испытать и показать? 

Подняла руку рыжая веснушчатая девушка в зелёном закрытом платье. 

— Клара О’Доэрти, “Айриш таймс”. Мисс Файна, это ваша первая роль в кино. И сразу в главной роли в весьма эротическом блокбастере. Неужели вам не было стыдно предстать совершенно голой перед камерой, перед множеством мужчин? А постельные сцены? У вас не заметно ни малейшего смущения. Вы и в жизни так же бесстыдны? 

Элла рассмеялась. 

— Если бы было заметно смущение, грош цена была бы мне, как актрисе. А на второй ваш вопрос отвечу словами древнего греческого мудреца: “В здоровом человеческом теле нет ничего постыдного”.  Поэтому к наготе я отношусь спокойно и совершенно не стыдлива. Мне нечего скрывать. 

Мужской голос: 

— Зато есть, что показать. 

— Согласна. Но у вас вопрос или утверждение? 

Голос принадлежал вальяжному полноватому брюнету в первом сряду, с классической эспаньолкой и с дымящейся сигарой в углу рта. В начинающийся диалог вмешалась модераторша. 

— Вы не просили слова, месье. Собираетесь ограничиться репликой? Если нет, соизвольте представиться! 

Сигара переместилась в руку.  

— Прошу прощения, мадам. Рауль Гонсалес, “Эль Паис”. Это утверждение, прекрасная сеньорита. Вопрос в другом: судя по такому вашему дебюту, вы намерены оспорить лавры самой Сильвии Кристель, не так ли? 

— Не так, сеньор Гонсалес. Очаровательная Сильвия может не переживать. Внешность и характер моей Мирэй — это антитеза её Эммануэль. И я сама — её противоположность. Да, мы обе очень красивы, не отрицаю, но совершенно по-разному.  И ещё: мне не нужно шампанское, чтобы работать голой. Я вполне уверена в себе. Вижу, что у вас есть ещё вопросы. Задавайте.  

— В фильме вы выглядите очень органично и естественно в самых разных нарядах: от вашей пиратской туники — признаюсь, гениальная находка ваших костюмеров — до адмиральского мундира и придворного платья, и здесь, на фестивале вы всё время меняете образы. Я имел удовольствие наблюдать вашу утреннюю пробежку. Это было прелестно. 

— Ваш вопрос, сеньор. Я уже устала от комплиментов. Давайте ближе к делу. 

— О, вы такая деловая дама! Мой вопрос: что вы носите дома? 

Элла, слегка наклонив голову и прищурившись, некоторое время разглядывала испанца. 

— Вы так старательно раздеваете меня взглядом, что явно собираетесь ко мне в гости. Тогда предвижу ваш следующий вопрос: в чём я сплю? 

Переждала смех в зале и продолжила. 

— Тоже в нескольких каплях духов. Но предпочитаю “Красную Москву”. С другими даже не вздумайте приходить. 

Наследник дона Жуана ничуть не смутился. 

— О, мамита миа, где мне их тут найти?! Но я решал и не такие проблемы. Вы позволите ещё вопрос? 

— Позволяю. 

— Я, как и вы, в прошлом имел отношение к медицине, потом сменил профессию. Занимался психофармакологией. А в какой области медицины специализировались вы, очаровательная коллега? Чем вы занимались до того, как оставили медицину? 

— В неврологии вообще и в психоневрологии в частности. Занималась, вернее, наша исследовательская группа занималась возрождением и модернизацией метода Вильгельма Райха применительно к современным условиям. 

— Что-то такое мне знакомо... Ида Рольф, Герда Бойесен, Франц Александер... Что-то из этого? 

—Да, телесно-ориентированная психотерапия. Лечение неврозов путём телесного контакта. Мы разрабатываем свой вариант метода. Но медицину я не оставила полностью. Совмещала сцену с исследованиями и практикой. Кстати, метод Станиславского тоже из этой сферы. 

— Вот-вот, оно самое: релаксация мышечных панцирей путем своеобразных упражнений и особого массажа. Очень интересно! Мог бы я стать вашим пациентом? 

— Это уж слишком, месье! - возмутилась модераторша. — Я лишаю вас слова! 

Эллу испанец заинтересовал. Редкий в наше время тип мужчин. Ладно, не спорить же тут. Она продолжила. 

— Если страдаете тяжёлым посттравматическим реактивным синдромом, то можете представлять для меня научный интерес. 

Гонсалес только развёл руками, и с демонстративно убитым видом затянулся своей сигарой. Элла дружески ему улыбнулась. 

— Мы ещё вернемся к нашей научно-медицинской теме. 

Мужская часть аудитории завистливо вздохнула. 

Подняла руку эффектная молодая блондинка в очень открытом (как раз по погоде) коротком платье, и с “Практикой” на плечевом ремне. 

— Маржена Гавличкова, “Чешское фото”. Коллега упомянул среди ваших нарядов в фильме белую тунику. Это не типично, хотя очень вам идёт. Пираты одевались совершенно иначе, судя по множеству фильмов. Так откуда она взялась на вашей “Чёртовой дюжине”? 

— Женщина на капитанском мостике фрегата — это тоже не очень-то типично, хотя и не уникально. Напомню разговор Мирэй с губернатором Дюкассом. Наш фильм — по сути — сказка для взрослых, хотя мы старались сделать его максимально исторически достоверным. А сказка обязана быть красивой. И тут всё так удачно совпало. Туника была самой обычной летней одеждой у простого народа до позднего средневековья, а как стиль женского платья дошла да наших дней. У моряков парусного флота в жарких морях была обычна рубаха вроде туникb, причём носить её без штанов считалось вполне приличным. Капитан корсаров — по сути, военных моряков — Мирэй вполне могла своим приказом ввести такую униформу. Вот и получились наши корсары такими симпатичными, в отличие от оборванцев в других пиратских фильмах. 

— Позволите ещё один вопрос, вернее просьбу? 

— Можно я угадаю, какой? 

Блондинка улыбнулась. 

— Попробуйте. 

— Услышала ваше имя и вспомнила ваши работы. Мой друг — многолетний подписчик “Чешского фото”, даже публиковался у вас. Так вот, ваши статьи и фото. Вы хотите, чтобы на предстоящей фотосессии я была именно в короткой белой тунике. Угадала? 

— Точно! Это возможно? 

— Даже с удовольствием. 

Попросил слова Гжегош Цибульский из “Жиче Варшавы”. 

— Позвольте спросить, кто ваши родители? Тоже люди творческих профессий? 

— Они оба инженеры. Мама работает в конструкторском бюро, папа - на машиностроительном заводе. 

— Что, по-вашему, они скажут вам, когда увидят вас совершенно голой на экране? 

Элла моментально опечалилась. Она стала такой нечастной, что акулы пера только что не заплакали от жалости. Выдержала паузу и: 

— Увы, увы, добрейший пан Цибульский, они будут лишены такого наслаждения. Наш фильм изначально снимался с учётом особенностей проката в СССР. Но родных моих людей я не могу обидеть. Придумаю для них что ни будь. 

Глаза поляка округлились. 

— Вы хотите сказать, что...? 

— Именно то, о чём вы подумали, пан Цибульский. Они уже не раз видели мои изображения. Я позировала моему другу обнаженной для международной фотовыставки. Некоторые из этих фото были и в журнале уважаемой пани Гавличковой. Естественно, все эти работы в уменьшенном и выставочном формате я подарила своим любимым родителям.  

— И что они вам на это сказали? 

— Сказали... но не сразу. Они на время онемели от восторга. Поэтому можете успокоить своих читателей. Семейная драма мне не грозит. 

Маржена Гавличкова нарушила регламент. 

— Значит, это вы та “Русалка в зелёном пруду”, а ваш друг... эээ... Марк Штерн? Нам есть, что обсудить. 

— Согласно, но не сейчас. Встретимся. 

— Господа и дамы! - призвала модераторша. — Прошу соблюдать установленный порядок! 

Попросила слова, со вкусом, по сезону и погоде одетая, рыжеватая блондинка в больших квадратных очках. 

— Абигайль Уоллес, “Сан”. Мисс Файна, ваша страна известна своими, осмелюсь сказать, пуританскими нравами, особенно в искусстве. Разумеется, я видела все упомянутые вами фильмы и, возможно, есть несколько, мне неизвестных. Но это же капля в море! Между тем, мир пережил сексуальную революцию, и откровенные сцены на экране во всём цивилизованном мире давно стали обычными. Почему ваша страна так отстаёт в этом отношении? 

— Вопрос политический, отводится! - вмешалась модераторша. 

— Благодарю вас, мадам, но, если вы позволите, я отвечу госпоже Уоллес. 

— Это ваше право, мадемуазель Файна, пожалуйста. 

— Тогда я им воспользуюсь.  

Элла взялась за сумку, висевшую на спинке её стула. Фотокоры насторожились. Она извлекла из сумки большой чёрный конверт. 

— Такой вопрос, мисс Уоллес, напрашивался сам собой. Естественно, я подготовила ответ. Итак, в 1930 году в стране - лидере цивилизованного мира, в США был принят знаменитый кодекс Хейса, вводивший не жёсткую даже, а жестокую цензуру в киноискусстве. Воленс-ноленс, в силу экономических и идеологических обстоятельств, принятый де юре на территории США, этот апофеоз ханжества и фарисейства де факто распространился на весь ваш цивилизованный мир. Аж до 1968 года. Уверена, всем здесь присутствующим известны хотя бы основные положения этого мракобесия. Я могла бы прочитать лекцию на эту тему, но у нас здесь другой формат. Так вот... 

Она вытащила из конверта черно-белую фотографию довольно плохого качества, с изображением обнаженной женщины, параметры которой были весьма далеки от модельных. 

— Одновременно с принятием упомянутого кодекса в Советском Союзе был выпущен фильм “Земля”, режиссёра Александра Довженко.  Перед вами кадр из этого фильма. По сюжету здесь истерика у невесты, узнавшей о гибели жениха. Эпизод длится чуть более половины минуты. Далее всё шло примерно параллельно. С той только разницей, что в советском кино показывали смерть, героизм с трагическим исходом, классовую борьбу, несчастную любовь, разрушение семьи и супружескую измену без категорического осуждения и многое ещё из реальной жизни. Не обязателен был осточертевший всем и, часто за уши притянутый, хэппи энд. Советское кино идеологизировано, но и западное — в не меньшей степени, а нашей цензуре ещё гнаться и гнаться за этим чёртовым кодексом. К счастью, гонка прекратилась. Лидер выдохся и сошёл с дистанции, а мы ещё какое-то время катимся по инерции. Приведенные мною ранее примеры доказывают, что импульс истощается, и наш фильм свидетельство тому, что начинается движение в правильную сторону. 

Помощница передала фотографию в зал. Замелькали вспышки. 

Корреспондентка скандального таблоида не сдавалась. 

— Мисс Файна, мы все давно обратили внимание на то, что ваша манера держаться, отвечать на вопросы и, вообще, ваше поведение, резко отличаются от поведения всех других ваших сограждан, даже из вашей же киногруппы. Не станете же вы это отрицать? 

— Не стану. Всё просто: я здесь именно потому, что я такая. 

Пресс-конференция затянулась на лишних полчаса. 

Когда, уже без всякой помпы, они возвращались в свой отель пешком по живописной улице южного французского города, Саар поинтересовался: 

— Допустим, ты предвидела вопрос, как от той английской фифы, но фотка у тебя откуда? Я и не знал, что такие есть. 

— Я подумала об этом, когда прочла сценарий. Вот и запаслась. 

Режиссёр хмыкнул. 

— Запаслась. В чём-то эта..., да все они правы. Ты... 

— In multa sapientia multus sit maeror, милый мой Юхан. Во многой мудрости много печали. А потому — не мудри и не печалься. Отвечать за меня тебе не придётся.  У тебя есть для этого второй ассистент. Ты же знаешь, как я готовлю свои жжжуткие трюки. Тут первое — страховка, потом уже сноровка. Времена меняются к лучшему. 

Саар насупился. 

— Я так и думал, что ты не только актриса. 

— Ага, ещё врачиха и графоманка. Но я совсем не то, о чём ты думаешь. 

— Догадываюсь. 

— Помешать тебе в этом не могу. Но в одной догадке ты прав: вы все уедете, а я останусь. Надолго. И не психуй. Тебе это ничем не грозит. 

— Наградят за бдительность, как же! 

— За хороший фильм и успешное международное сотрудничество. 

— Идиотская шутка. 

Элла резко остановилась. Разволновавшийся режиссёр пролетел ещё несколько шагов. 

— Sta, viator! Не шутка. Я останусь на совершенно законном основании, к твоей персоне вообще никакого отношения не имеющем. Даже на трёх. Там (Она ткнула пальцем в небо.) всё одобрено и утверждено. Можешь спокойно наслаждаться ароматом загнивающего Запада и мною. Давай, присядем вон на ту скамейку. У тебя коленки подгибаются. 

Саар послушно приземлился. Глубоко, шумно и прерывисто вздохнул. Средиземноморский ветер, сносивший в их сторону брызги от фонтана, привёл его в чувство. 

— Уффф, ты и это просчитала. 

— Ага. Так вот, сказано тебе — не психуй. Вот и не психуй. Оклемался? Я другой такой страны не знаю, где бы так боялся человек. Вопросы есть? 

— Выдашь государственную тайну? 

— Сразу, как только узнаю. А пока вот что: во-первых, я останусь как специальный корреспондент “Советского экрана” за бугром. Им моя писанина нравится, и они мне отвалили огромадное редакционное задание, чему я только рада. Ну, как, полегчало? 

Саар молча кивнул. 

— Во-вторых, со мной заключён контракт на сочинение сценария нового фильма по моим рассказам о моём же детстве и юности. И подписан договор о моём участии в подборе исполнителей всех ролей, кроме меня. Я уже подобрана на роль моей мамы в этом фильме. Там (на повторила свой жест.) всё уже одобрено. Не в Тайнограде же мне эту роль исполнять. 

Саар окончательно пришёл в себя. 

— Пересядем куда ни будь. - предложил он. — На тебе уже всё платье в облипку. 

— Не страшно, мне так идёт. Ладно, пошли. До нашего отеля пара шагов осталась. Или, знаешь, зайдём в беседку, просохнем. Нас пока ещё не узнают, но двое мокрых идиотов в сухую погоду на улице — это уж слишком моветон. 

— А что в-третьих? - вернулся к теме Саар, уже полностью восстановивший душевное равновесие. 

— А, в-третьих, это связано с во-первых и с во-вторых: я буду представлять наш фильм и, соответственно — нашу страну на всех площадках, которые Луклерку вздумается окучить. Как исполнительница главной роли и спецкор по совместительству. Тебе и, кто ещё тут с нами остался, просто так болтаться по заграницам не дадут. Я-то буду работать. 

Режиссёр только восхищенно цокнул языком. Провернуть такую интригу! Вот это талант! Но, всё равно, что-то не сходится. Что? Это заметила та англичанка. 

— А своё поведение ты можешь как-то объяснить? 

Он задумался, подбирая слова. 

— Да вот хоть твои ответы журналистам, это твоё платье, пробежки чуть ли не полуголой, манеры. Ты ж прямо как они все тут. 

Он показал взглядом на пару, явно возвращавшуюся с пляжа. Парень, одетый только в короткие шорты и вьетнамки, и его спутница — в ярком парео, слегка дополнявшем белый, мокрый и потому почти прозрачный купальник. 

Элла улыбнулась. 

— Симпатичные ребята. Вон ещё. Так курортный же городишко. 

— Ты мне не ответила. 

— Именно потому, что я такая, я и буду представлять. Это часть моего внеэкранного образа. Вот какая я есть. Вспомни, ещё в этой чёртовой Кайене я тебе показала, как они над нами смеются. Мы-то пыжимся, все из себя солидные и серьёзные, из великой державы: как бы её достоинство не уронить. А что достоинство держится не на габардиновых жакетах в жару и не на надутых мордах, а на противоположном. Какие они там ни тупые (снова палец вверх), до кого-то это начинает доходить, что мы посмешище для всего мира, когда выползаем за свои нерушимые. “Образ советского человека за рубежом”, пся крев! Зубрил же перед выездом. Карикатура на человека, блин! Холера, холодно же в мокром на ветру сидеть. Пошли. 

— Вот теперь понятно. Значит ты всё-таки оттуда. 

— Из тайноградского музыкально-драматического. Сказала же: ты думаешь не туда. 

— А куда надо думать? 

— Не надо мужчине копаться в маленьких женских секретах. Да пошли уже на солнце! Вот только не хватало мне завтра на публике соплями греметь. 

По пути к их небольшому, построенному в неоклассическом стиле, уютному отелю они успели полностью просохнуть и ничем не выделялись бы среди прочей фланирующей публики. Не слишком многочисленной, день выдался особенно жарким. Но внимание на них обращали. Элла ещё не успела по-настоящему прославиться. Фильм успело посмотреть не так уж много зрителей, но статная красавица смуглянка и рослый, с военной выправкой блондин притягивали взгляды.  

— Just a moment, gentlemen. (Щелчок затвора) Thank you very much.  

Длинноногая блондинка в легкомысленном летнем платьице упор расстреливала их из здоровенного объектива. 

— Just one more shot! (Щелчок затвора).  

Ой, извинитес, товарищи, это ест первичка. 

— Возвращайтесь на английский, пани Маржена. По русскому у вас была тройка с плюсом. Или на французский. - спокойно предложила Элла. — Будете ещё снимать или идёте вместе с нами дальше? 

— Если позволите, - перешла на английский Гавличкова. — Ещё пару кадров на фоне входа отеля. Просто оглянитесь, когда я попрошу. Если вас не затруднит. 

— Ничуть. 

В прохладном холле Саар правильно понял выразительные взгляды девушек, галантно распрощался и направился к лифту, а они расположились в креслах возле небольшого бара. Элла взяла свой любимый ананасовый сок, чешка — апельсиновый. 

— Ты же сама сказала: “Встретимся”, но не уточнила, как. А я обожаю такие спонтанные кадры. Ничего, что я сразу на ты? 

— Сама хотела предложить. Не люблю церемоний. Хочешь договориться насчёт фотосессии или взять приватное интервью у восходящей звезды? Я не против. 

— Это само собой. Но ты меня своим “Встретимся” как-то отметила. А ты сама такая необычная, не как все. Другая. Я тут каждый год охочусь. 

— Можно подумать, много ты наших видела.  

— Много. В Москве часто бываю, ну и в других местах.  

— Понятно.  

— Захотелось просто поболтать. Ты меня выделила из всей репортерской братии, стало интересно. Видишь же, у меня ни блокнота, ни диктофона. Кстати... 

Она открыла фотосумку и убрала туда свою “Практику”. Камера с громоздким объективом заняла её почти полностью. 

— Косметичка в наружном кармашке. Показать? 

— У тебя там диктофон в пудренице и пистолет в помаде.  

Обе рассмеялись. 

— Диктофон у меня был там в зале. Ну и язычок у тебя! Этим “звёздам” задают стандартные вопросы, и то многие бекают и мекают такие же стандартные ответы, как будто рожаю великие истины. Ногами вперёд. Репортаж я вечерком оформлю и отправлю. Плёнки уже в работе, есть тут одно ателье. Слушай, а как твой друг додумался до той “Русалки”? Все делают наоборот: чтоб чистая вода, сверкающие брызги, блестящее тело. А там: сплошная тина, трава и ты, вся этим... да, ряской облеплена. Но смотришься супер-секси. Как это у вас получилось, не секрет? 

Элла изобразила страшную подозрительность. 

— Вот оно что! Производственный шпионаж. Так я и знала. Правильно меня инструктировали ответственные товарищи: тут провокации на каждом шагу. Теперь будешь шантажировать меня той “Русалкой”, наёмница мирового капитала. Но я ничего вам не скажу, бывший товарищ госпожа Гавличкова! Или какое там у вас настоящее имя? 

Маржена несколько секунд хлопала ресницами, потом осторожно поставила на пол сумку со своей фототехникой, и только потом позволила себе расхохотаться. 

— Ну, ты и актриса! От бога актриса! Вот это бы записать. Ладно, чего мы тут торчим у всех на виду. У меня на сегодня планов больше нет, у тебя, вроде бы, тоже. 

— Как насчёт пляжа? Я тут ещё ни разу не была, а по морю, ты не представляешь, как соскучилась. 

— Это идея. Только вот камеру сопрут. 

Элла по-кошачьи фыркнула. 

— И оставят тебя без средств производства. Идём ко мне в номер. Там и оставишь. Заодно запечатлеешь моё переодевание, папарацца. Твои конкуренты от зависти вымрут. 

Войдя в свой гостиничный номер, Элла непринужденно сбросила платье, осталась в маленьких белых трусиках и занялась поиском купальника. 

— Холера, куда же я его засунула? И чего психовала, сама не пойму. Совсем нервы ни к чёрту. Вот, уффф, нашла. Всё, или плёнку будешь менять? 

— Если ты не против. Но ты хороша! Таких моделей у меня ещё не было. 

— Разденешься, будешь не хуже. 

— Merci pour le compliment. Я не о том. Ты так этот поиск разыграла, что я и не заподозрила игру. Так естественно у тебя получилось. Спасибо. 

— На здравие. Разбогатеешь на этих кадрах. Только не спеши, подожди, пока звезда поднимется в зенит. Кстати, ты что-то сказала о моделях. Помню твои работы. Ты же снимаешь только акт, и у тебя здорово получается. И вдруг ты здесь репортёрствуешь. 

— Правильно. За сенсации лучше платят. Зарабатываю, в основном, на этом, а акты — это уже искусство. 

— Поняла. Стало быть, репортажи для тела, а тела — для души. 

Она стянула трусики и облачилась — если можно так сказать — в ярко-красный бикини, тот самый, в котором снималась на своей самой первой в жизни кинопробе, в тайноградском спортивном бассейне.                          Спохватилась: 

— А ты? У меня ещё пара есть. Не совсем тебе по размеру, но эластичные. Сойдёт? 

Маржена отмахнулась. 

— Не надо. Сниму платье, и всё. Там можно топлесс, мы же во Франции. Не помню, когда я тут купальник надевала. 

— Опять не подумала. Тогда мне зачем? 

— Затем, что уже послезавтра ты шагу не ступишь свободно. Завтра у тебя мастер-класс с шести вечера. Там публика будет разная, в основном молодёжь. А ваш фильм запускают пока только в пяти залах здесь, на побережье. Поддерживают ажиотаж. А ты же не Брижит Бардо, ты из Советского Союза! Моральный облик! 

— Вот именно, моральный облик Брижит Бардо. Вот уж бесстыжая баба. С такими убогими сиськами, как у неё, мне было бы стыдно даже в бане раздеваться. Спасибо за идею. 

Она положила в пляжную сумку маленький фотоаппарат. 

— Я пока не очень известна, поэтому сегодня-завтра на меня охотиться ещё не будут, сама же сказала. Мне рассказывали про здешние нравы. Если симпатичные девушки фоткают друг дружку, это нормально. И что ещё попадёт в кадр, никого не волнует. “Мыльницу” вряд ли сопрут, а сопрут — не жалко. У тебя будут самые первые снимки Эллы Файны, свободной советской актрисы, непринужденно отдыхающей на пляже. Потом другие пусть поизощряются с “телевиками”. Там угол зрения с гулькину письку. Поди докажи, что это не постановка. А это я, так и быть, уже там, на месте сниму. Ну, пошли, что ли? 

Маржена прыснула со смеху. 

— Ты хоть накинешь чего ни будь? 

— Ой, проклятый склероз. 

Мастер-класс проводился в небольшом, мест на двести — двести пятьдесят, уютном зале маленького театра, заполненного, как и предсказывала Маржена, в основном молодёжью: актёрами, студентами, журналистами. Были и просто зрители, серьёзно интересующиеся киноискусством. Среди расположившихся компактной группой журналистов Элла заметила знакомых: Маржену Гавличкову, англичанку из “Сан”, Рауля Гонсалеса и ещё нескольких. 

По совету опытной в этом вопросе Маржены она облачилась в голубые шорты, короткий белый топик и плетеные сандалии. Свои блестящие чёрные волосы собрала в простой конский хвост. Всё это дополнила простой серебряной цепочкой и серебряным же браслетом на запястье.  

Ведущий мастер-класса, месье Мишель Блан из Ла Синематек Франсез объявил о начале мероприятия. Засветились красные лампочки на телекамерах. 

— Мадам и месье, рад приветствовать вас в этом зале, где мы проведём несколько необычный мастер класс. Необычность его в том, что сегодня героиней у нас дебютантка большого экрана, советская актриса, очаровательная Элла Файна и советский же режиссёр, создатель нескольких прекрасных остросюжетных фильмов, к сожалению, пока незнакомых нашим зрителям, Юхан Саар. Их совместное с нашим знаменитым Робером Жаннэ творение наделало немало шума ещё на предварительных показах, а исполнительницы двух главных ролей: капитана карибских корсаров Мирэй и её няни и соратницы, туземки Окайи стали настоящим открытием нашего фестиваля. Счастлив представить вам наших гостей. Актриса Элла Файна! 

Поклон. Аплодисменты. 

— Режиссёр Юхан Саар! 

Поклон. Аплодисменты. 

Юхан тоже не стал мудрить с костюмом. В джинсах и ковбойке он смотрелся своим в этой аудитории. 

— Наши гости свободно говорят по-английски и по-французски, а поэтому нам сегодня не понадобятся услуги переводчиков. Добавлю, что мне только-что сообщили по секрету: мадемуазель Файна приступила к изучению французского, только узнав, что утверждена на роль. 

Скромнейшая улыбка была встречена аплодисментами. 

— Итак, начнём. Первый вопрос к вам, месье Саар. Понятно, что идея совместной постановки родилась и осуществилась в весьма высоких сферах и процесс соответственно контролировался. Одним из главных условий соглашения было исполнение главной роли советской актрисой. Известно, что с этим у вас были значительные трудности. Неужели в такой огромной стране не нашлось сразу несколько достойных кандидатур? 

Юхан придвинул к себе микрофон. 

— Кандидатур нашлось множество. Набежали даже те, кого не звали. Но большинство, как у нас говорят, сразу давали задний ход, когда узнавали, что несколько эпизодов придётся исполнять обнажёнными. Но были и такие, которые были согласны на это условие и были достаточно спортивными, чтобы не во всех эпизодах с оружием или в воде их подменяли дублёры. Но, боже мой, им не стоило раздеваться! Мы же не собирались снимать фильм ужасов. 

Он переждал смех в зале и продолжил: 

— Я был в полном отчаянии: съёмки уже начались, а у нас нет главной героини. И вот, как-то вернулся после очередной неудачи в свой кабинет и на столе обнаружил театральный журнал, раскрытый на статье очень серьёзного журналиста о вдруг засиявшей на театральных подмостках новой звезде. Как этот журнал оказался на моём столе, понятия не имею. Но прочёл и немедленно помчался в провинциальный город, где в музыкально-драматическом театре она исполняла две роли: студентки Каролы в популярной комедии и Змеи в оперетте “Баядера”. В которой такого персонажа не было и быть не могло! Потом оказалось, что эту Змею она же сама и придумала. Думаете, мне так легко достался билет? Только у спекулянтов за тройную цену! На нафталиновую “Баядеру”, в глубокой провинции! Но оно того стоило. Все шли на неё! У меня потом руки болели, так я аплодировал. Сразу после спектакля изобразил из себя Джеймса Бонда и прокрался в её гримёрную. Короткий разговор, и я понял, что нашёл её — нашу Мирэй! 

Пока Саар рассказывал, на экране шли слайды с её акробатически-эротической вставкой в во всех отношениях целомудренную оперетту. 

Ведущий обратился к Элле: 

— Вы долго раздумывали пред тем, как решиться на эту роль? 

— Ровно столько, сколько читала сценарий. А когда прочла, поняла, что эта роль — моя, и я никому её не отдам. Драться буду за неё, но не отдам. 

— Именно так и сказала. - подтвердил Саар. 

— То есть, вы узнали себя в этом персонаже? 

— Совершено верно. Отсюда и поправки. Я корректировала образ под себя. Соответственно — реакции взаимодействующих с Мирэй персонажей. 

Элла вдруг рассмеялась. 

— Но первое, что я изменила — это было название. “Дочь Тортуги”. Обалдеть! Это я молодая черепаха, что ли? 

Она вдруг, не вставая с места, страшно ссутулилась, запрокинула голову, сощурилась, растянула губы в тонкую полоску. Растопырила полусогнутые в локтях руки и проскрипела: 

— Красотка, не правда ли? Секс-бомба. 

На месте ослепительной красавицы в кресле появилась противная черепаха. 

Не ожидавший ничего подобного, зал дружно охнул, а потом разразился аплодисментами. Когда они затихли, Мишель Блан наставительным тоном изрёк: 

— Учитесь, господа, у дебютантки. 

Элла вернулась в обычный свой облик и, подражая интонации месье Блана, продолжила его наставление: 

— Да, господа, учитесь! Ибо ученье — свет, а неучёных — тьма. 

Оценила молчание зала и тут же внесла ясность: 

— О, простите меня, дорогие коллеги, я совсем недавно заговорила по-французски и допускаю кальки с русского языка. А в нём тьма — это не только отсутствие света, но и неисчислимое множество. В данном случае — неисчислимое количество желающих научиться. 

— Вот теперь понятно. 

Сдерживая смех, ведущий задал следующий вопрос: 

— Мадемуазель Файна, что было для вас самым трудным при подготовке к этой роли? 

— Французский язык, что же ещё? Вы же сами видите. А если серьёзно, то двойственность этой роли. Морская разбойница Мирэй волею короля превращается в маркизу д’Олжернон. Ладно, это не так уж трудно. Но показать, что внутри великосветской дамы скрывается отчаянная чертовка Мирэй — вот это была problema non simplex. До сих пор не уверена, удалось ли её решить. 

Переждав шум и одобрительные реплики из зала, ведущий обратился к обоим: 

— Мадемуазель Файна, месье Саар, как, зная строгие правила вашего кинопроката, вы отважились на участие в съёмках такого фильма. Его же никогда не покажут в вашей стране, а эротические сцены не простят. Как вы отважились на такое? 

— Юхан, скажи, как это мы ухитрились отважиться? 

Саар зачем-то подвигал на столе перед собой микрофон. 

— Месье Блан, это же совершенно очевидно, что решение о совместном производстве фильма не могло быть принято без внимательного изучения сценария руководителями Госкино и другими ответственными лицами. Сам факт нашего присутствия здесь свидетельствует о том, что не “мы отважились”, а наше руководство приняло решение. Предусмотрено два варианта окончательного монтажа: для проката в СССР и в других странах, а сами съёмки велись с учётом этого фактора. У нас нет сомнений, что зрители нашей страны увидят этот фильм. 

Элла прибавила: 

— На другом мастер-классе наш оператор Мартин Сависаар поделится со своими коллегами умением, как очень точно сформулировал мэтр Робер Жаннэ: “Снимать так, чтобы не показать почти ничего, а зритель увидел всё”. И, да, месье Блан, у нас есть к вам небольшая просьба. 

— Готов её исполнить, мадемуазель. 

— Давайте упростим общение. Обойдёмся без лишних церемоний. Позвольте себе и всем участникам нашей встречи обращаться к друг другу просто по именам. Так нам будет удобнее общаться. Здесь ведь все свои, не так ли, Мишель? 

Ведущий улыбнулся. 

— Ваша просьба уже исполнена, Элла. Скажите, вас не боитесь, что после этой роли режиссёры и зрители будут воспринимать вас только в этом амплуа?  

— Боюсь?! Побойтесь бога, Мишель! Я об этом мечтаю. Диапазон от l’enfant terrible до дамы высшего света. Лучшего и желать не могу. 

— Элла, вы великолепны. Скажите, а на съёмочной площадке, перед камерой вы так же блестяще импровизировали? Я не имею в виду поправки в сценарии. 

— Бывало и такое. Например, сцена во дворце маркграфа, когда Мирэй узнаёт в одном из гостей своего злейшего врага, Хесуса де ла Роса. По сценарию там эффектная схватка на шпагах. А я вместо этого применила приём уличной драки. Вспомнила своё весёлое детство. Ой как эффектно получилось! Арсен так выразительно сыграл... 

— Что тебе потом пришлось его лечить. - перебил её Саар. 

— Так вылечила же. 

— А если бы нет? Где бы я нашёл другую такую злодейскую рожу? 

Смеющийся ведущий прервал их перепалку. 

— Свои взаимные претензии вы сможете выяснить и дома. А у меня есть ещё вопрос. Элла, вы упомянули своё весёлое детство. Кроме опыта уличной хулиганки, ещё какие-то ваши личные переживания отразились в этом проекте? 

— Отразились, Мишель. Если оставить в покое сражения, ныряния и прочую мишуру, какая сцена произвела на вас самое сильное впечатление? 

Месье Блан задумался, но ненадолго. 

— Пожалуй, сцена с плачущим капитаном. Это, где вы, то есть Мирэй расплакалась, стоя за штурвалом фрегата. Потрясающее актёрское мастерство! 

— Так вот, Мишель, в сценарии этого не было. Понимаете, в детстве я грезила путешествиями, приключениями. Перечитала всего Жюля Верна, Буссенара, спала с Сабатини; простите нечаянную двусмысленность. И вот в этой сцене, где капитан Мирэй де Моро за самым настоящим штурвалом самого настоящего фрегата сама ведёт свой корабль в родной порт... Этого не передать словами: я попала в свой детский сон... и разревелась. Я не играла тогда, и никакого мастерства там не было. Просто плакала от счастья. Забыла про свою роль, про камеру, про всё. 

Глаза Эллы заблестели. 

Ведущий выдержал паузу. 

— Мы все благодарим вас, дорогая Элла за такую откровенность. 

И после аплодисментов продолжил: 

— Мадам и месье, наши гости готовы ответить на ваши вопросы.  Жанна, передайте микрофон девушке в пятом ряду. 

— Мадлен Браун, актриса. Элла, вы как-то использовали свой медицинский опыт для создания образа Мирэй? 

— Хороший вопрос, Мадлен. Да, использовала. Например, в эпизодах, где Мирэй и Окайя лечат раненых моряков. Работая на амбулансе, мне приходилось останавливать кровотечения, накладывать повязки. Эти приёмы мало изменились с семнадцатого века. Поэтому мне на пришлось учиться и изображать естественность. Просто занималась перед камерой привычным делом. Мне проще показать, чем изображать. Кстати, похожая мысль есть в романе нашего писателя Александра Беляева. Там профессиональной актрисе никак не удаётся достоверно стирать бельё. Проваливаются дубль за дублем. Присутствующая на площадке девушка не выдерживает: “Да что тут такого особенного?!”. Становится к корыту и просто стирает. Что было дальше, надо рассказывать? И ещё: вспомним эпизод, где Мирэй пытает захваченного в плен Хесуса де ла Роса. Первоначально в сценарии был весь пыточный арсенал. Жуть! Но откуда могла юная дочь добрейшего человека, натуралиста, капитана Жана де Моро знать, как со всем этим инструментарием обращаться? А из истории известно, что на палача учились годами! И тут я вспомнила эпизод из приключений капитана Блада. Тамм Сабатини упоминает о вёдрах с холодной и горячей водой, но щадя чувства читателей, опускает подробности мрачной сцены. А мне они не нужны. Как невролог, я отлично понимаю физиологический механизм этой чрезвычайно эффективной, но не калечащей и вообще не оставляющей следов пытки. По логике сценария — необходимой. И противоречивые чувства Мирэй, вынужденной быть жестокой ради спасения, мне не пришлось изображать. Просто показала. Врачи ингда вынужены быть жестокими во имя милосердия. 

Голос из зала: 

— Ничего себе, показала! Напугала весь зал. 

Микрофон перешёл к молодому человеку в третьем ряду. 

— Жорж Лурье, студент-психолог. Вы играли женщину, обладающую властью, но при этом не теряющую эмпатии. Как вы нашли баланс? 

— А я его не искала. Это мой психотип. Поймите, успешно работать с людьми, особенно в моей специальности — а врач, он обязательно лидер, у него власть над пациентом — без гуманной властности невозможно, как и без развитой эмпатии, которая неотъемлемая часть обратной связи. По-другому в этой профессии нельзя. У кого по-другому, те занимаются другим делом. И актрисе без этого нельзя. Если не чувствуешь партнеров, ты просто говорящая кукла.  Власть, властность... Военные говорят, что даже в паре сапог один — командир. При всём их равноправии. При этом расстановка сил изменяется в зависимости от обстоятельств. Альфа вполне может быть омегой, причём одновременно. Совершенно правильно сказал поэт: “Я царь, я раб, я червь, я бог”. 

Средних лет мужчина: 

— Ральф Вайсмюллер, режиссёр. У меня вопрос к обоим спикерам. Уже всем известно, что все опасные трюки мадемуазель Файна исполняла сама. О том, что “пережить и показать” мы уже слышали. Это интересно, не спорю. Но как можно было допустить риск получить травму и сорвать весь проект? Потакать личным амбициям актрисы и ставить в зависимость от её капризов труд множества людей и весьма серьёзные финансы — это недопустимо. 

Саар пожал плечами 

— Вы правы и неправы одновременно. Правы в том, что нельзя ставить всё в зависимость от капризов, а не правы в том, что далеко не все капризы, то есть необоснованное желание, причуда, прихоть и категорическое требование исполнения этого — не всё, похожее на каприз, является таковым. Это в самом общем виде. А если обратиться к конкретике, то бывают ситуации, когда результат просто недостижим без риска, иногда — весьма значительного. Иногда возникает дилемма: пойти на риск и получить результат или исключить риск и остаться с носом. Без малейшего риска можно снять сцену спокойной беседы полицейского и бандита. Это бесспорно. А без малейшего риска снять сцену захвата тем же полицейским того же бандита на крыше горящего дома — это, на мой взгляд, немыслимо. Другое дело, что риск необходимо минимизировать. 

— Вот именно это я имею в виду. - согласился Вайсмюллер. — На то и существуют каскадёры. Если с ними что-то случится, их можно заменить. А заменить исполнителя, тем более — исполнителя главной роли невозможно. Каскадёр подменил актёра, и всё: имеем эффектный кадр и исполнителя роли живого и здорового. Это же общепринято.  Элла, вот зачем вам самой надо было прыгать в воду с рея фрегата? Это же метров двадцать высоты. Можно разбиться насмерть. Понимаю: технические ухищрения, ваша прекрасная физическая подготовка... но шанс пострадать при таком прыжке весьма и весьма велик. Прыгнула бы каскадёрша. 

Элла очень глубоко и демонстративно вздохнула. В зале послышались смешки. 

— Это вы о той сцене, где за мной, пардон — за Мирэй, гонится матрос с кинжалом? Ладно, объясню. Но начну с самого общего: жизнь — как таковая — штука весьма рискованная. Есть риск умереть. Но мы все почемe-то живём. Вернёмся ко мне, многогрешной. Открою страшную тайну: далеко не все опасные действия я исполняла сама. Меня подменяли там, где была реальная опасность пострадать и угробить весь фильм. Не считайте меня и режиссёров идиотами. Но, на примере упомянутой вами сцены: исполнить тот прыжок могла только я и никто другой. Никто, понимаете? 

— Честно говоря, не очень. 

— Чуть конкретнее. Спускаться по выдвижной пожарной лестнице с крыши горящего дома чрезвычайно рискованно. Большой риск упасть и погибнуть. Можно ли отказаться от этого риска? Безусловно можно. Таких примеров множество. Мир праху праведных сих. 

В зале засмеялись. 

Первое: техника безопасности. Под реем, на котором я дралась с матросом, была натянута страховочная сеть. Разбиться о палубу я не могла. Я прыгала в море с высоты примерно восьми метров. Это меньше высоты обычной спортивной вышки в бассейне. Наготове были спасатели — на всякий случай. Второе: долгий полёт — это ускоренная съёмка, нетрудно догадаться. На плотах были мощные вентиляторы, направленные вверх. Это они гарантированно задрали до предела вверх мою рубашку. Риск свелся к минимуму. Но прыгала именно я сама по самой простой причине: где взять дублёршу с точно таким телом, как у меня? Вся эта суета с долгим падением затеяна была именно для того, чтобы зритель успел им полюбоваться. И был ещё смертельный риск, которого я ни в коем случае не могла допустить. 

— Это какой же? 

— Что дублёрша окажется красивее меня. Тогда я бы точно умерла на месте. 

Когда зал успокоился, вопрос задала очень полная шатенка в круглых очках: 

— Вивьен Ли, кинокритик. Элла, вы не боитесь, что через двадцать лет будут вспоминать не вас как актрису, а только ваше тело? 

— Не боюсь. Надеюсь прожить ещё гораздо дольше. 

-----------------------------------------------
Продолжение следует.