EN
Старый сайт
Последний год существования СССР запомнился мне жутким дефицитом всего, без исключения и многокилометровыми очередями, которые тянулись к магазинам города Самары. Тотальный дефицит достиг своего апогея. Даже самые простые вещи приобрести было невероятно трудно.
Моя соседка по лестничной площадке, Клавдия Петровна, только что вышла на пенсию и мы на пару постоянно выстаивали в бесконечных очередях за каким-то нужным нам товаром, как настоящие соратницы по борьбе за выживание.
Как же мы радовались, когда удавалось что-то достать!
Помню, как однажды, мы шли домой и смеялись от счастья, словно одержали великую победу над судьбой, которая так часто ставила нас в безвыходное положение, что несём домой что-то очень ценное и значимое - банку сгущёнки и редкий в нашем городе, кофе. Чувство это было сродни тому, когда в детстве находишь что-то спрятанное или выигрываешь приз.
- Вот, что значит хватка! - с удовольствием изрекла Клавдия Петровна, прижимая банку кофе к груди, будто редкий трофей.
Горячий кофе на столе тогда казался не просто напитком, а наградой, символом, что даже в этой бесконечной серой битве за повседневность, мы всё же иногда могли быть победителями.
Да, это время было не просто про Еду. Это было про нас, о наших усилиях, везении и умении выживать.
Но радость от таких маленьких побед для Клавдии Петровны вскоре остались лишь воспоминанием. Болезнь настигла её неожиданно, и с тех пор она не могла выходить из квартиры. Её часто навещали соседки, пересказывая разные слухи из нашего двора. Одна принесёт пару яиц, добытых по знакомству, другая похвастается банкой рыбных консервов или кусочком дефицитного сливочного масла (в Самаре "выкидывали" в продажу для населения только так называемое "Бутербродное масло"). Их рассказы о приобретённых продуктах, звучали, как отчёты с фронта: где какая очередь, что завезли и сколько часов пришлось стоять.
Я заходила к ней почти каждый день. Мы пили чай, я старалась подбадривать её, говоря, что вот-вот она окрепнет и мы снова будем вместе радоваться удачным покупкам. Она слушала меня с лёгкой улыбкой, словно пытаясь поверить в эти слова, и иногда, оживляясь, соглашалась:
- Ну, конечно, как же иначе?
Но пришло время, когда болезнь окончательно лишила сил Клавдию Петровну. Бедная женщина лежала целыми днями в кровати, глядя в потолок и прислушиваясь к шагам за дверью, ожидая гостей, которые приносили ей немного новостей и тепла.
И вот как-то раз, кто-то из соседок обмолвился, что в наш хозяйственный магазин должны завести лампочки. Обыкновенные лампочки. Однако, для нас это был не просто товар - это редкость и насущная необходимость. Ведь как без света? - Без него никак.
Клавдия Петровна стала уже совсем плоха, но выработанное упорное чутьё добытчицы жило в ней неистребимо. Потому-то, едва разговор зашёл о лампочках, она загорелась их покупкой, словно это была не просто вещь, а дело первостепенной важности для неё.
- Ирочка, ты купи мне тоже лампочки. На 75 Ватт. С ними свет лучше.
- Завтра встану пораньше, чтобы быть в первых рядах.
Утром, хотя я и пришла рано, у дверей магазина уже толпился народ. Длинная очередь тянулась вдоль стеклянных витрин мерно шевелясь, как единое живое существо. Встав в самый её конец, я терпеливо стояла и мысленно представляла тот момент, когда наконец приобрету эти желанные лампочки. Продавали их по пять штук в одни руки, но где-то сзади уже раздавались громкие голоса: мол несправедливо, так всем не хватит, что и трёх вполне достаточно. В итоге, мне достались три, которые я и отнесла своей больной соседке.
Клавдия Петровна дремала. Лицо её, худое, бледное, казалось почти прозрачным в тусклом свете. Изредка, едва слышно, она вздыхала, будто во сне её тревожили какие-то неясные думы. Но вот она открыла глаза и долго смотрела на меня, потом взгляд ее упал на лампочки, которые я держала в руках. Несколько мгновений Клавдия Петровна молчала, а затем её лицо осветилось каким-то слабым, но удивительно трогательным выражением радости и надежды, как будто я принесла не обыкновенные лампочки, а ключи к её выздоровлению.
- Ты всё же смогла? Купила их?
Мне почудилось, что она смотрела на них так, как будто видела в них нечто большее, чем простой утилитарный предмет обихода: если у неё есть такая ценность, то она просто обязана жить. Будто эти стеклянные шары, с тонкой нитью внутри, стали её якорем в этом мире, удерживающим её на грани, за которой начинается вечный покой. Лампочки стали светиться в её сознании, как символ жизни. Раз она получила такой дефицитный и очень нужный товар, то она обязательно встанет.
На какой-то миг ей отчаянно захотелось прикоснуться к ним, почувствовать их в своих ослабевших руках, словно через это прикосновение она могла бы соприкоснуться с самой жизнью. И может быть тогда, лишь только тогда, смерть, которая стояла где-то рядом, отступила бы.
Я не могла смотреть на это без слёз. Дома я рыдала, уткнувшись в подушку, вспоминая, как слабые руки Клавдии Петровны тянулись к этому хрупкому, стеклянному чуду, будто в нём было обещание продолжения жизни.
Но мои слёзы были не только об умирающей соседке. Меня душила глухая, горькая злость на страну, где простой бытовой предмет вдруг становится сокровищем. Как это возможно? Как мы дожили до того, что вместо жизни тратим свои дни на бесконечные очереди, на поиск таких вещей, которые в другом месте никому бы и не пришли в голову считать счастьем? Где-то люди строят, творят, создают, а мы стоим и добываем.
Через три дня Клавдии Петровны не стало. Лампочки так и остались лежать на столе нераспечатанными.
Вчера я зашла в магазин. На полках, как в сказке, переливались рождественские гирлянды - сотни лампочек, мигающих разными цветами, будто звёзды, сорвавшиеся с неба. Красные, синие, зелёные - они сияли так ярко и весело, что невозможно было отвести взгляд. Но почему-то, глядя на эту пёструю роскошь, я вдруг вспомнила эту простую, грустную историю.
Сколько бы не прошло времени, а я помню, что даже самые простые вещи могут стать символом жизни - если жизнь оказывается так хрупка.
Моя соседка по лестничной площадке, Клавдия Петровна, только что вышла на пенсию и мы на пару постоянно выстаивали в бесконечных очередях за каким-то нужным нам товаром, как настоящие соратницы по борьбе за выживание.
Как же мы радовались, когда удавалось что-то достать!
Помню, как однажды, мы шли домой и смеялись от счастья, словно одержали великую победу над судьбой, которая так часто ставила нас в безвыходное положение, что несём домой что-то очень ценное и значимое - банку сгущёнки и редкий в нашем городе, кофе. Чувство это было сродни тому, когда в детстве находишь что-то спрятанное или выигрываешь приз.
- Вот, что значит хватка! - с удовольствием изрекла Клавдия Петровна, прижимая банку кофе к груди, будто редкий трофей.
Горячий кофе на столе тогда казался не просто напитком, а наградой, символом, что даже в этой бесконечной серой битве за повседневность, мы всё же иногда могли быть победителями.
Да, это время было не просто про Еду. Это было про нас, о наших усилиях, везении и умении выживать.
Но радость от таких маленьких побед для Клавдии Петровны вскоре остались лишь воспоминанием. Болезнь настигла её неожиданно, и с тех пор она не могла выходить из квартиры. Её часто навещали соседки, пересказывая разные слухи из нашего двора. Одна принесёт пару яиц, добытых по знакомству, другая похвастается банкой рыбных консервов или кусочком дефицитного сливочного масла (в Самаре "выкидывали" в продажу для населения только так называемое "Бутербродное масло"). Их рассказы о приобретённых продуктах, звучали, как отчёты с фронта: где какая очередь, что завезли и сколько часов пришлось стоять.
Я заходила к ней почти каждый день. Мы пили чай, я старалась подбадривать её, говоря, что вот-вот она окрепнет и мы снова будем вместе радоваться удачным покупкам. Она слушала меня с лёгкой улыбкой, словно пытаясь поверить в эти слова, и иногда, оживляясь, соглашалась:
- Ну, конечно, как же иначе?
Но пришло время, когда болезнь окончательно лишила сил Клавдию Петровну. Бедная женщина лежала целыми днями в кровати, глядя в потолок и прислушиваясь к шагам за дверью, ожидая гостей, которые приносили ей немного новостей и тепла.
И вот как-то раз, кто-то из соседок обмолвился, что в наш хозяйственный магазин должны завести лампочки. Обыкновенные лампочки. Однако, для нас это был не просто товар - это редкость и насущная необходимость. Ведь как без света? - Без него никак.
Клавдия Петровна стала уже совсем плоха, но выработанное упорное чутьё добытчицы жило в ней неистребимо. Потому-то, едва разговор зашёл о лампочках, она загорелась их покупкой, словно это была не просто вещь, а дело первостепенной важности для неё.
- Ирочка, ты купи мне тоже лампочки. На 75 Ватт. С ними свет лучше.
- Завтра встану пораньше, чтобы быть в первых рядах.
Утром, хотя я и пришла рано, у дверей магазина уже толпился народ. Длинная очередь тянулась вдоль стеклянных витрин мерно шевелясь, как единое живое существо. Встав в самый её конец, я терпеливо стояла и мысленно представляла тот момент, когда наконец приобрету эти желанные лампочки. Продавали их по пять штук в одни руки, но где-то сзади уже раздавались громкие голоса: мол несправедливо, так всем не хватит, что и трёх вполне достаточно. В итоге, мне достались три, которые я и отнесла своей больной соседке.
Клавдия Петровна дремала. Лицо её, худое, бледное, казалось почти прозрачным в тусклом свете. Изредка, едва слышно, она вздыхала, будто во сне её тревожили какие-то неясные думы. Но вот она открыла глаза и долго смотрела на меня, потом взгляд ее упал на лампочки, которые я держала в руках. Несколько мгновений Клавдия Петровна молчала, а затем её лицо осветилось каким-то слабым, но удивительно трогательным выражением радости и надежды, как будто я принесла не обыкновенные лампочки, а ключи к её выздоровлению.
- Ты всё же смогла? Купила их?
Мне почудилось, что она смотрела на них так, как будто видела в них нечто большее, чем простой утилитарный предмет обихода: если у неё есть такая ценность, то она просто обязана жить. Будто эти стеклянные шары, с тонкой нитью внутри, стали её якорем в этом мире, удерживающим её на грани, за которой начинается вечный покой. Лампочки стали светиться в её сознании, как символ жизни. Раз она получила такой дефицитный и очень нужный товар, то она обязательно встанет.
На какой-то миг ей отчаянно захотелось прикоснуться к ним, почувствовать их в своих ослабевших руках, словно через это прикосновение она могла бы соприкоснуться с самой жизнью. И может быть тогда, лишь только тогда, смерть, которая стояла где-то рядом, отступила бы.
Я не могла смотреть на это без слёз. Дома я рыдала, уткнувшись в подушку, вспоминая, как слабые руки Клавдии Петровны тянулись к этому хрупкому, стеклянному чуду, будто в нём было обещание продолжения жизни.
Но мои слёзы были не только об умирающей соседке. Меня душила глухая, горькая злость на страну, где простой бытовой предмет вдруг становится сокровищем. Как это возможно? Как мы дожили до того, что вместо жизни тратим свои дни на бесконечные очереди, на поиск таких вещей, которые в другом месте никому бы и не пришли в голову считать счастьем? Где-то люди строят, творят, создают, а мы стоим и добываем.
Через три дня Клавдии Петровны не стало. Лампочки так и остались лежать на столе нераспечатанными.
Вчера я зашла в магазин. На полках, как в сказке, переливались рождественские гирлянды - сотни лампочек, мигающих разными цветами, будто звёзды, сорвавшиеся с неба. Красные, синие, зелёные - они сияли так ярко и весело, что невозможно было отвести взгляд. Но почему-то, глядя на эту пёструю роскошь, я вдруг вспомнила эту простую, грустную историю.
Сколько бы не прошло времени, а я помню, что даже самые простые вещи могут стать символом жизни - если жизнь оказывается так хрупка.
* * *
Буторин Николай 
Андерс Валерия 
