Шелковый путь из Хайфы 
 в Ташкент и Наманган

                                         Фрагменты из новой повести

Путь из Москвы в Ташкент (транзитом через Хайфу)  занял у меня около пяти часов плюс сорок лет.

В 1966-м я покинул свой родной Ташкент (после знаменитого землетрясения), тридцать лет прожил в Москве, десять в Хайфе, и вот я снова  на своей далекой малой родине.

                                                       Осталось немного... Осталось немного...

                                                       На небо взглянуть и расстаться с дорогой.

                                                       В пылающей роще, забыв про обиды,

                                                       куста не ломая, коснуться рябины.

                                                      Осталось услышать закатную птицу.

                                                      Пред ясной водой на колени склониться.

                                                      Осталось понять, что настала усталость,

                                                      Как много осталось... Как много осталось...

                                                                                    Александр Файнберг

              В Ташкенте я объяснялся на иврите

...Ташкентский аэропорт.  Благополучно преодолеваю паспортный контроль, снимаю с транспортера сумку и выхожу на площадь.

Над головой  всё так же, как в далёком детстве,  голубеет небо, дурманят голову  шашлычные  дымки, запахи самсы и плова из соседней чайханы...

Из толпы встречающих пробирается ко мне мой старинный друг Мунид. Жаркие братские  объятия.

- Ну, как ты, дорогой?..

- А ты?..

Рядом с Мунидом -  молодая стройная  восточная красавица.

- Моя новая жена  Саида, - говорит мне друг.

Я, наверное, слишком долго задержался  взглядом  на его красавице жене.

Мунид корректно, но настойчиво подтолкнул меня к стоящему поодаль респектабельному молодому человеку:

- Познакомься, мой племянник Олимхон. Отличный парень и успешный бизнесмен.

То, что Олимхон - успешный бизнесмен, можно было бы и не пояснять. Об этом говорили  его вальяжность  и роскошный Мерседес.

Олимхон гостеприимно распахивает  дверцы иномарки, приглашает нас в салон. Вручает мне свою визитку: "Бахадиров Олимхон Каримуллаевич,  региональный представитель компании "Unigue".

Первое, о чем  спросил меня племянник, заводя мотор:

- Ма шемха, хавер? (Как твое имя, друг?)

- Александр, - отвечаю. - Для своих я просто Алик.

- Наим миот, Алик-ака. Ма нишма? Беседэр? (Очень приятно? Как дела? Все в порядке?)

Я растерянно смотрю на Олимхона:

- Аколь беседэр... (Все в порядке)

- Тов миот, (Очень хорошо) - улыбается племянник.

- Наш Олимхон  почти коренной израильтянин, - говорит Саида. -  На Святой земле был девять раз.

- Шмоне, (восемь)- уточняет Олимхон.

- Слиха, нахон, (Извини, ты прав) - соглашается Саида.

- Как, и вы говорите на иврите?!

- Камуван, нахон. (Конечно) Моя подруга двенадцать лет назад вышла замуж за израильтянина. Живут в Ашдоде. Родила двоих детишек - Давида и Зухру. Всей семьёй часто прилетают в гости. Дети, те вообще лопочут на иврите. Да и сама подруга стала забывать узбекский. Вот мне и приходится осваивать иврит...

Мы мчимся по новому Ташкенту. Широкие проспекты, скверы, парки, высотки из бетона и стекла, рестораны, банки, иностранные посольства, современные дворцы из мрамора...

Я прильнул к стеклу, пытаясь отыскать знакомые приметы моего родного старого Ташкента. И почти не нахожу.

                                 Черный жемчуг

                                                    И снова темный жемчуг, столько бусин...

                                                                                             Райнер Мария Рильке

И вот мы в центре города, в доме моего друга. Уютная квартира на четвертом этаже, из кухни  прорублено "американское" окно в гостиную.  В клетке - птичка бедана. Мне кажется, что и она щебечет на иврите.

Я разбираю сумку, раздаю презенты.

Саида с тревогой смотрит на меня.

Ей не нравятся мои подарки? А ведь могла бы как-нибудь  и скрыть свою реакцию.  Я ведь так старался...

- Алик-ака,  вы меня простите, но у вас нездоровый цвет лица. Вас мучают запоры?

Я покраснел.

- Вы не  стесняйтесь, я дипломированный врач.

- Я не стесняюсь и не мучаюсь запорами. Мунид может подтвердить.

- Алик, да не слушай ты её! - Раздражается Мунид. - Она свихнулась на запорах. Сейчас готовит диссертацию на эту тему.

- Алик-ака, покажите мне язык! - требует Саида.  

- Вам - язык?!  Зачем?

- Алик, да покажи ты ей язык. Пусть успокоится, - говорит Мунид.  

Ситуация дурацкая. Показать женщине язык, да при том - восточной женщине?..

Я открываю рот и демонстрирую язык.

Саида его долго изучает, потом  оттягивает веки на моих глазницах.

- Алик-ака, ваш организм нуждается в очистке. У вас в кишечнике скопился черный жемчуг. 

- Черный жемчуг?!

- На языке гастрологов черный жемчуг - это каловые камни. Вы посмотрите, как прекрасно выглядит Мунид-ака. К нему пришла вторая молодость.

- Ну, положим, не вторая, а уже четвертая, - самокритично признается друг.

- А что ему вернуло молодость, пусть даже и четвертую?   

- Ваше обаяние и красота.

- Дело не во мне, а в клизмах на фруктовых соках!

Мунид соглашается с женой:

- По две очистки в день. Утром - яблочная клизма, перед сном - сливово-яблочный коктейль с вишневым соком.

- Компоты я люблю, но не через клизму...

- А вы попробуйте, Алик-ака. Вам понравится. Начнем сегодня  же. Курс займет не больше  трех недель.

- Да вы что?! Через две недели у меня обратный вылет!

- Вылет можно передвинуть, - успокаивает друг.

- Ло-ло-ло! Асур!(Нет, нет, нельзя) - кричу я на иврите. - Я не за клизмами  сюда приехал!

- Ох, Алик-ака, Алик-ака...  Не бережете вы себя, - печально улыбается Саида. - Ну, ладно, не хотите клизмы, тогда я угощу вас настоящим наманганским пловом.

Я недоверчиво смотрю на клизмотолога.

Нет, вижу, что она не шутит. Тем более, из кухни, действительно,  доносится пловный аромат.

- Мойте руки, и -  к столу! - командует Саида.  

Я скрываюсь в ванной,  потом бегу к столу.

- Рано торжествуешь, дорогой, - говорит Мунид. - Скажи, ты ночью крепко спишь?

- На бессонницу не жалуюсь.  А что?..

-  А то, что клизмы все равно тебе не избежать.

- Надеюсь, это шутка?!

- Не уверен. Надо знать Саиду...

- Не слушайте его, Алик-ака. Он зря пугает. Уверяю вас, во сне вы даже не услышите моего прикосновения. У меня легкая рука...

- Могу я позвонить в аэропорт и передвинуть вылет на сегодня? - упавшим голосом спросил я новобрачных.

 - Какой, однако, вы впечатлительный, Алик-ака, - произнесла Саида, вынося из кухни плов.

Я завороженно следил за волшебными движениями рук Саиды: как они выкладыают плов на узорчатом лагане, как обкладывают рис  бронзовыми дольками айвы, как водружают головку чеснока на рисовую горку.

Да, я  любовался этими красивыми руками и в то же время философски размышлял об абсурдизме нашей жизни: сейчас эти божественные руки колдуют над наманганским пловом,  и они же  с такой же ловкостью вводят пациенту трубку клизмы...

Парадоксы, парадоксы...

За разговором, пловом и вином мы засиделись заполночь.

Я сознательно оттягивал момент, когда нужно будет  отходить ко сну.  Я не очень верил обещанию  Саиды, что ночью она меня не тронет.

В меня вселился ужас девственной наложницы.

           Я как можно дольше и подробнее рассказывал о житье-бытье в Израиле: о росте цен,  обмелении Кинерета, о депутатских дрязгах в Кнессете, о массажных кабинетах...

Мунид уже бессовестно похрапывал, да и Саида поклёвывала носом ...  

Неотвратимо наступило время сна.

Хозяева, как я ни сопротивлялся, мне выделили спальню с необъятным по размерам "сексодромом", а сами скромно разместились на диванчике в гостиной.

О, это знаменитое ташкентское гостеприимство!

Ни защёлки, ни ключа в двери не оказалось. Я подтащил к ней стул, для надежности загрузив его своей дорожной сумкой. Щелкнул выключателем. Спальня погрузилась в темноту.

Я распластался на семейном ложе. Сначала вертикально. Потом горизонтально. Потом по диагонали. И зачем старому Муниду такой огромный сексодром? - Подумал я. - А, впрочем...  Если в спальне стоит такое ложе, значит, это кому-то надо ...     

Из гостиной доносился храп Мунида. Урчал на кухне холодильник. Копошилась в клетке бедана. Птаха тоже не спала. Я мысленно поблагодарил ее за поддержку. Я был не одинок в своем тревожном бдении.

...И тут я неожиданно проснулся. Часы показывали 7-45 утра. Из гостиной слышалась узбекская мелодия.

Я отодвинул стул, придвинутый к двери, вышел в тесный коридорчик, осторожно постучал в гостиную.

- Мумкин ми? (Разрешите войти?- узб.).

- Албатта! (Конечно - узб.)

Я вошел.

На диване, скрестив под собою ноги, в стёганом  халате вальяжно восседал Мунид.   

Саида исполняла танец живота.  

- Не сбивайся с ритма! - руководил Мунид, поглаживая свой собственный живот,  выпирающий из-под чапана. - Активнее работай бёдрами!

Саида, вместо того, чтобы работать бедрами, сбилась с ритма и смущенно посмотрела на меня.

- Алик-ака,  мы вас разбудили? Простите нас...

День у молодых (Саида на тридцать восемь лет моложе мужа) начинался с музыкально-танцевальных  процедур. Согласитесь, такие процедуры куда как лучше  клизменных. Саида называла  их "энергетической зарядкой".

- Энергию давай! Давай энергию! Очём-кучём! - Саида коршуном бросалась на супруга, тискала его,  целовала... 

Мунид, как мог, отбивался от нее.  Но куда там! Раскрепощенная женщина Востока, не зная устали, отводила его руки, обвивала его шею и что-то горячо шептала. Мунид краснел, самодовольно улыбался.

- Уймись! Перед гостем неудобно...

. Ах, если бы сюда мою жену...  Поучилась бы, как супруга ублажает мужа. Я бы ни за что так не отбивался, как Мунид. 

Зарядив  супруга энергетикой, Саида затихла, прижалась к мужу, зарывшись головой в его колени. Мунид гладил ее смоляные волосы, блаженно улыбался.

- Собачара ты моя любимая...

Частенько, засиживаясь за полночь, "молодые" разыгрывали шахматные партии, а потом переключались на лото...  

Или  включали караоке и пели на два голоса...

Любимейшим занятием  молодоженов  были бурные   спектакли "ревности" друг к другу. Когда пресыщенный ласками жены  Мунид не отвечал взаимностью, Саида принимала  позу рассерженной жены :

- Ах, так?! Тогда катись к своей Кумришке!

Виртуальная Кумри была придуманной любовницей Мунида.

- Алик-ака, - "жаловалась" Саида. -  Клянусь, я выслежу эту Кумришку и задушу её.  Звонит  ему по сто раз на день!

- Ты лучше расскажи ему про своего Хасана! - поддерживал игру супруг. - Нашла  себе любовника...

- Хасан, он кто? - включался я в любовную разборку .

- Печёт лепешки на Алайском рынке.

- Неправда! - заступалась за "любовника" Саида. - Хасан - предприниматель. У него на Куйлюке своя пекарня на одиннадцать тандыров. Он скоро станет олигархом и  повезет меня в Париж.

- Где купит, наконец, тебе французские сапожки! -  веселился "оскорбленный" муж.

(О вожделенных сапожках для Саиды я расскажу чуть позже).

Полученный энергетический заряд Мунид направлял не на Саиду, как она того  ждала, а на Алайский рынок.

Не побоюсь сказать, что ежедневные походы на Алайский задвинули на задний план даже  любимую Мунидом  кинорежиссуру. А ведь именно кинорежиссура являлась для него источником материальных и духовных ценностей. Без кинематографа он не видел смысла жизни. Но без Алайского - тем более.

Пусть простят меня за святотатство некорректного сравнения, но он шел на рынок, как мусульманин отправляется в мечеть на утренний намаз, как иудей - молиться в синаногу, как христианин - в церковь на утреннюю службу...

На Алайском рынке  Мунид слыл непререкаемым авторитетом. И не только на Алайском, но и на Куйлюкском, на Чорсуйском, Паркентском, Бешагачском, Сергелинском, Фархадском, Чиланзарском рынках.

Он признавал продукты только первой свежести.

Он мог определить на глаз, как давно (плюс-минус час) усопла  рыба, когда зарезали барана (утром или вечером),  мог сказать, в какой декаде  месяца курица снесла яйцо; по запаху и цвету кожуры определял спелость бахчевых культур; из какой муки пеклась лепешка, безошибочно определял процент жирности молочного продукта...

В графике прогулок по Ташкенту на первом месте  у нас значились базары. А вот на единственное в Средней Азии  ташкентское метро, на знаменитейший музей восточного искусства, на первые за всю историю гастроли Миланской оперы в Ташкенте  у нас, к великому стыду, не хватило времени. Зато мы посетили все двенадцать городских базаров.

К тому же, друг мой слыл не только знатоком базаров и успешным кинорежиссером, но и первоклассным  кулинаром. Его книга "Плов, любовь и другие удовольствия"  широко известна в читательских кругах.                              

                               
                Заклание

 Там у котла, надменна и крива
 валяется баранья голова.

     Александр Файнберг

Утром 7 октября, в  канун дня моего рождения (ради которого я и прилетел в Ташкент) зазвонил мобильник.

- Бокер тов,(доброе утро) Алик-ака. Вы готовы?

Я выглянул в окно.

У подъезда  нас поджидал белый Мерседес Олимхона .

- Собирайся, едем, - сказал Мунид.

- Саида с нами?

- Саида остается дома. На такие акции женщин не берут. Присядем на дорожку.

Мы присели, помолчали. Встали.

Мы спускались вниз, а у меня из головы не выходило слово "Акция", оброненное Мунидом.  Что за таинственная акция?.. Почему к ней не допущена Саида?..

- Куда мы едем и зачем? - пытал я друга.

Мунид уклончиво ответил:

- Увидишь сам...

Олимхон распахнул дверцы Мерседеса. Мунид сел впереди, я - сзади. Мы круто взяли с места.

Город жил в утреннем рабочем ритме: люди осаждали микрики маршрутного такси, троллейбусы, автобусы, трамваи. Мы же мчались на какую-то неведомую акцию...

Олимхон  включил громкую сотовую связь. 

- Арон? Ты где?

- Я дома. Только что с дежурства.

- Отлично. Ты мне нужен. Через семь минут жди на нашем месте.

- Есть работа, шеф?

- Есть.

- Сейчас спускаюсь, шеф.

- Алик-ака, вид крови вас не испугает? - Неожиданно спросил меня Олимхон.

Я заерзал:

- Ребята, не надо меня впутывать.  Олимхон, останови машину. Я, пожалуй,  выйду.

- Сидеть! - попридержал меня Мунид и протянул какой-то корешок.-  Саида велела передать тебе.  Корешок жень-шеня. Погрызи. Укрепляет нервную систему и поднимает тонус.

- А кто такой этот Арон?

- Арон?.. - перестроившись в соседний ряд, Олимхон включился в разговор. -  Арон - патологоанатом. Золотые руки. Кандидат наук. Ему бы за бугор свалить, а он, дурак, торчит в Ташкенте. Пашет в клинике экстремальной хирургии, а имеет, как последний арбакеш.  Он при мне Я держу его в качестве кассоба. Дядя, объясните другу, кто такой кассоб.

Мунид охотно согласился:

-У нас в народе говорят: "Если решишь зарезать воробья, лучше пригласи кассоба"

Ровно через семь минут мы притормозили. На обочине шоссе нас поджидал Арон. На ходу вскочил в машину. Вёрткий, маленький, в расшитой украинскими узорами сорочке, в бухарской тюбетейке и в узбекских мягких сапогах (ичигах). На руке - массивная печатка с черепом. С портфелем из бараньей кожи.

Протянул мне руку:

- Арон, патологоанатом.

 Я почувствовал, как от его руки потянуло могильным холодком

- Александр, литератор.

Арон внимательно в меня вгляделся. Точно врач на медосмотре.   

- Надо же! Впервые в своей практике имею дело с литератором.

- Причем, с живым, - подчеркнул Мунид.

- Ай, бросьте, уважаемый, - махнул рукой Арон. - Все мы смертны. И даже литераторы.  Александр, подскажите, что я мог читать у вас?

- Ты не мог его читать, - сказал Мунид. -  Он израильтянин, и пишет только на иврите.  

- Но читать-то он умеет на русском языке?

- Ему жена читает.

- О! - Патологоанатом поднял палец с черепной печаткой и открыл  портфель. Я с ужасом увидел в нём набор ножей. - Арон протянул мне свою визитку. - Мунид, переведи ему: если что, не доведи Господь,  случится, пусть супруга позвонит мне. Оплатит перелет, прилечу немедленно.

Меня пробил холодный пот. Мне снова захотелось выйти из машины.

Возле чайханы "Бахор" нас поджидал еще один участник акции. Кубических размеров малый.  На его отполированной до блеска голове играли блики утреннего солнца. На широких скулах - желваки величиной с кулак. Вислые усы. Эдакий силач Палван из узбекского фольклора. С трудом пролез в машину, плюхнулся на заднее сиденье. Под тяжестью Палвана Мерседес осел.

- Какие будут указания, профессор? - спросил Палван. - Клиента будем брать  живьем или увезем в целлофановом мешке?

- Решим на месте... - Олимхон нырнул в узкий тупичок и, будто крадучись, стал продвигаться  вдоль глинобитных мазанок.

Тупик уперся в ржавые ворота, распахнутые настежь. Мы осторожно въехали в какое-то подворье. 

На айване под развесистым карагачом лениво возлежали четверо бородачей в каракулевых  шапках, играли в нарды и поцежевали чай из пиалушек.

Не успели мы остановиться, как мужчины мгновенно повскакали с мест и наперегонки помчались к Мерседесу.

Мы вышли из машины. Мужчины обступили нас  кольцом и что-то начали горланить.

Откуда ни возьмись, выскочила рослая овчарка с обрубленным хвостом и бросилась на грудь Олимхона.  

Ну, всё, вендетта началась...  У меня от страха подкосились ноги.

Но псина  вдруг по-щенячьи заскулила и ...принялась лизать лицо Олимхона.

Тот  ласково потрепал ее по холке, прижал к себе.

- Салом алейкум, Кандагар! Давненько мы с тобой не виделись.

Я остолбенел.

- Не пугайтесь, дорогой Алик-ака, - смущенно произнес  Олимхон. - Здесь все свои. Простите нас за неуклюжий розыгрыш. Это всё ваш друг Мунид придумал. Мы решили вам сюрприз приподнести. Подарить барана.

- Барана?! Зачем мне ваш баран?

- Завтра день вашего рождения.  Соберутся гости, закатим именинный той. Кандагар, иди показывай баранов!

Кандагар затрусил рысцой в глубину двора.  Мы - за ним.

Как потом мне объяснили, мы попали на бараний рынок, созданный  афганскими узбеками еще во времена советской власти. Здесь всё было исключительно афганское - и овчарка по кличке Кандагар, и знаменитые курдючные бараны, и узбеки, выходцы из афганских северных провинций.

Как Мунид - приверженец Алайского базара, так Олимхон со своими ассистентами Ароном и Палваном  - постоянные клиенты афганского подворья. Их всегда  здесь ждут и любят.

Вслед за Кандагаром мы направились к загону.

- Ну что, Алик-ака, можете войти в загон, - сказал Олимхон. - Арон, помоги ему найти достойного барана.

Арон уверенно вошел в загон. Я робко последовал за ним. В загоне мне бывать еще не приходилось.

Бараны, сбившись в кучу, пялили на нас глаза. И только один стоял поодаль. Наши взгляды встретились. В его глазах я прочитал немой укор и гордый вызов.

Арон, засучив рукав косовортки, ловким движением просунул руку под курдюк.  Глаза барана повлажнели, затянулись томной поволокой. От удовольствия животное заблеяло.  

- Ишь, какой ты сексуальный...  Не баран, а  настоящий мачо.

 Арон опустил рукав сорочки, вынул из кармана влажную салфетку, тщательно протер ладони и вынес окончательный вердикт:

-. Решено, берём! - и направился к машине за портфелем.

Но тут с ультиматумом выступил Мунид.

- Стоп! Заклание в честь нашего израильского друга мы совершим не здесь, а в моем дворе. По всем законам Шариата.  

(Вот не знал, что на склоне лет Мунид покончил с атеизмом и перешел в ислам).

- Палван, гони барана к Мерседесу! - скомандовал Мунид.

Палван стал выталкивать барана из загона. Но не тут-то было.  Животное уперлось, как баран. Тогда Палван взвалил его на плечи и направился к машине.

Баран закрыл глаза,  доверчиво прижавшись головой к щеке Палвана.

Пока Олимхон с Мунидом рассчитывались с афганскими торговцами, жертву аккуратно уложили в багажник Мерседеса.

Надо же, подумал я, какая нам с бараном выказана честь: и он, и я впервые в жизни  (правда, баран - в первый и в последний раз, а я, надеюсь, не в последний) можем прокатиться в шикарном Мерседесе.

Мы мчались по улицам Ташкента. Новая консерватория, музей искусств, балетное училище, Центральный банк, Дворец приемов ...  Но глазеть по сторонам мне расхотелось. Я думал о печальном и в то же время героическом предназначении афганского барана, которого судьба забросила в Ташкент...

Наконец, мы въехали во двор Мунида.  

Саида приветливо помахала нам с балкона, сбежала вниз. Принесла ведро с водой, шампунь, мочалку, полотенце и клеенку.

Омыв барана, она насухо его протерла, украсила шелковыми ленточками, на шею повязала колокольчик.

Мы стали спорить о месте для заклания.  В соответствии с Кораном,  жертвенный баран должен быть уложен головой в сторону священной Мекки.

Но как определить координаты Мекки, никто из нас не знал. На помощь вызвали соседа, бывшего инструктора горкома партии, а теперь - помощника муллы в мечети. Сосед дал нам направление, указав  в сторону Дома композиторов, тыльной стороной выходящего во двор, а парадной частью - на  шумный проспект.

Завалив барана на клеенку, головой к Дому композиторов, жертве завязали ноги и глаза.

Горкомовский мулла приступил к молитве. Арон занес над жертвой нож...

Не знаю, что чувствовал в эти мгновения баран, но у меня по телу поползли мокрые мурашки.  

Я бросился бежать.  Ноги сами понесли меня в сторону священной Мекки - к Дому композиторов.   С разбегу  рухнул на колченогую скамейку, перевел дыхание,   закрыл лицо руками, замер.

Из окон композиторского дома послышалась тихая мелодия. Да это же "Элегия" Массне! Когда-то у нас в Москве была  любимая пластинка с записью Карузо.  Великий тенор исполнял "Элегию" на итальянском языке.  Сейчас она звучала на узбекском языке и, как показалось мне,   мягче и печальней, нежели  на итальянском.

Я почувствовал, что вот-вот расплачусь и, чтобы сдержать слезы, стал рассматривать окна  соседней пятиэтажки.   

...На первом этаже молодая мать кормит грудью малыша...   На третьем  - мужчина в ночной пижаме лихорадочно пересчитывает сумы... На четвертом - двое мужиков, по пояс голых,  распивают водку...

А в это время рядом,  за гаражом, лишают жизни беззащитное животное...

Я сжал виски. Видение бараньих глаз не отпускало. Я мучительно страдал. Возле меня остановилась женщина, ведущая на поводке собачку. О чем-то начала меня расспрашивать.

Я смотрел на женщину и не мог взять в толк, что ей нужно от меня.

- Вам плохо? Вам помочь?

Я молчал.

- Кто вы? - допытывалась женщина. Собачка упрямо тянула поводок.

- Додик, успокойся, - строго прикрикнула хозяйка. 

Я смотрел на женщину и продолжал молчать.

- Кто вы? - домогалась женщина.

Чтобы как-то отвязаться от нее,  я брякнул:

- Я израильтянин...

- Израильтянин?!  - Собачница с испугом посмотрела на меня. - Вы хоть по-русски понимаете?  Вам плохо?

- Да, мне плохо, очень плохо! Умаляю вас,  отстаньте от меня!

- Вы потерялись? Почему вы здесь?

- Слушаю "Элегию" Массне...

Из-за гаража меня окликнула Саида:

- Алик-ака, мы уже закончили. Душа ЕГО уже на небе. Можете вернуться.

 Я поднял голову, всмотрелся в голубое небо, на котором не было ни облачка. 

И вдруг увидел светящийся комочек некоей нематеризованной загадочной  субстанции, стремительно летящий   в космические дали.

Я понял, кто именно торопится к Всевышнему...

                                  Утренние пловы

                                                                 И вот на разрисованном лагане

                                                                 Вплывает плов горою золотой.

                                                                Пред блеском этой сказочной горы

                                                               Бледнеют президентские столы.

                                                              Чеснок над ней восходит, как корона,

                                                              И в недрах жиром светятся мослы.

                                                                                          Александр Файнберг

На следующий день к именинному столу собрались гости. Мунид с Саидой подали долгожданный плов. Но я не смог не только что притронуться к нему, но даже  и взглянуть на дымящийся лаган.

 В тот день я  поклялся стать вегетарианцем.

 Но, вынужден признаться,  что продержался я недолго.

Виной всему явился искуситель Ало Максумович Ходжаев. Однокашник по филфаковской студенческой скамье ТашГУ, поэт, философ, верный друг, прекрасный человек.

После получения студенческих дипломов пути наши профессионально разошлись. (Но не дружеские чувства!). Ало избрал руководящую стезю - секретарь Ташкентского обкома партии, секретарь ЦК ЛКСМ Узбекистана, гендиректор республиканской киностудии,  я же скромно посвятил себя работе в журналистике...

Так вот, о вегетарианстве. Уже через сутки после дня рождения, в семь утра мне позвонил Ало:

- Собирайся!  Через полчаса я заезжаю за тобой, мы едем  в чайхану на плов.

Приказ товарища прозвучал, как директивное ЦУ. Вот что значит, начальственная хватка.

Я даже не успел сказать ему, что дал обет не есть мясного,  как Ало повесил трубку.

И я, к своему величайшему стыду, поддался искушению. Ведь на кону был ПЛОВ, отказаться от которого мне не хватило силы воли.  

Черт с ним, с вегетарианством, подумал я. Прилететь в Узбекистан и не насладиться пловом - это преступление.

Вот вернусь в Израиль, тогда и стану вегетарианцем. Переключусь на овощи и фрукты. Благо, их на Святой земле в достатке, и по цене они доступны каждому олиму.  

О, это узбекские утренние пловы! Праздники души и чрева. Скорее - чрева, чем души.

Утренние пловы - давняя узбекская традиция, берущая начало с незапамятных времен. Она пережила все властные режимы: феодализм, царизм, социализм с нечеловеческим лицом, перестройку. Особого размаха традиция достигла в наше время,  когда республика стала независимой и процветающей страной.

Утренние пловы проводятся в любое время года и при любой погоде: рождение ребенка, семейный юбилей, продвижение по службе, обрезание крайней плоти мальчику или запоздавшему мужчине,  вступившему  в преклонный возраст; удачная финансовая сделка, завершение постройки дома, приобретение машины-иномарки или невесты с выгодным калымом...

Поводы всегда найдутся.

Утренние пловы - это особый ритуал. Собирается вся махалля, приезжают гости из других районов города и даже области.

Подчас количество гостей зашкаливает за триста, четыреста, а то и больше едоков. Но - каждому найдется место за гостеприимным дастарханом и персональная  тарелка  плова.

Вы спросите,  как может чайхана вместить в себя такое множество охотников до дармового плова?  Ответ довольно прост. Хорошо отлаженный конвейер. А по-научному - ротация. Полчаса (допустимый припуск: плюс-минус 5 минут), и в зал впускается очередная партия гостей.

... В 7:25 Ало, Мунид и я подкатили к чайхане. Здесь уже вовсю звучали мощные карнаи. К нам навстречу вышел энергичный пожилой мужчина, по-спортивному подтянутый, в твидовом костюме, галстуке с дорогой заколкой, в тюбетейке.

- Мархамат, Ало Максумович! - Он пожал нам руки. - Хуш келибсиз, товарищи! Милости прошу к столу. 

Это был сам устроитель торжества - Абдуразак Каримович Вахидов, бывший ответственный работник бывшего ЦК компартии Узбекистана, а ныне персональный пенсионер республиканского значения.

Плов давался по случаю женитьбы сына, владельца двух крупных ткацких фабрик и совладельца завода хлопкоуборочных машин.

Нас провели в VIP зал.

В этот ранний час за большим столом,  щедро уставленным коньяком и водкой, салатами, фруктами, миндалем, фисташками, грецкими орехами, чинно восседали вип-персоны - старая гвардия номенклатурной знати.

После первой здравицы в честь молодоженов, слово взял Ало Максумович.

Говорил он на русском языке.

- Дорогие товарищи! Я поднимаю этот тост в честь моего друга, живущего сейчас в Израиле и через сорок лет посетившего наш  родной Ташкент!

Он обнял меня. Мы расцеловались.

- Яшасин, дорогой наш друг! Крепкого вам здоровья! - дружно поддержали тост персональные вип-пенсионеры

Ало представил каждого из сидящих за столом. Это были бывшие работники ЦК, бывшие министры, руководители силовых структур.

Вокруг стола суетились официанты.

Подали на лаганах плов. По лагану на трех персон.

Я оказался рядом с бывшим министром сельского хозяйства, вторым секретарем ЦК и министром МВД республики.

Мы ели плов из общего лагана.

Мог ли я подумать, что промчатся годы, и я,  мальчишка с забытой богом улочки Чакар, сын бухгалтера и акушерки, буду есть из одного лагана с министрами и руководителями народного хозяйства советской социалистической республики Узбекистан?..

За две недели пребывания в Ташкенте я посетил семнадцать чайханских коллективных пловов...  

                                        (продолжение следует)