Волченко Сергей


                                         

                                         Крыша и Небо


Мне-то хотелось как можно выше; вокруг меня были тонкие пасти драконов, тонкие и хрупкие, с острыми тонкими зубами. Могло казаться, что это шипы кустарника, но это пасти вымерших драконов. Их трудно отличить от кустарника, потому что внешне они неподвижны, но настоящее движение было, оно было в самом их явлении: они не пускали вверх – я поднимался там, где они из своей первозданной злобы, вмурованной в умершее время, где-то бесконечно глубоко под землёй, вдруг, случайно пробились на свет и со всех сторон пытались разрезать меня, куда бы я ни шёл, вверх или вниз. Спасало то, что они недостаточно плотны, серо-прозрачны... но куртка-то кожаная вдоль рукавов уже прорезана их зубами… Повсюду колючая сетка их непролазных зубов.

  Но я всё равно лез вверх – наверху что-то горело…

 Это старые на вершине деревянные с соломенными крышами дома горели, за ними горел и следующий дом. Отец пытался пройти сквозь людей и войти в этот дом. Возможно, это был наш дом, или может, там были наши вещи.
Этот следующий дом горел и в нём тоже было много людей, которые вошли в него ещё раньше, чем отец. Это были специалисты, знатоки антиквариата, которые хотели из этих домов спасти самое ценное, и непривычно было их видеть тут среди деревенских бабуль и дедков. Но зачем отцу туда надо?
Я стал пробираться за ним (сам он уже скрылся в горящем доме).
Когда я вошёл в задымлённый зал, то сразу увидел отца. Он отдавал уже последнее от всего добра – лишь окаменелый наплыв берёзы. Я пожалел: мне не хотелось с этим наплывом расставаться, тем более он всё равно не сгорел бы, потому что окаменел ещё миллион лет тому назад. Это самое ценное, что у нас было.

   – Я уже всё раздал, пока не сгорело, – сказал отец. – Мне сказали, что эта вещь не имеет цены.

   Теперь стало ясно, зачем он рвался в этот дом.

   – Возьмите и сено, – говорю я уже деревенским (в избе осталось сено – до самой крыши, огромная копна сена). – Возьмите сено, пока оно не сгорело.

   И ещё показываю на остаток сена в мешке, который валяется не в избе, а на улице, за крыльцом, неполный, прибитый к земле пыльный мешок.

   – Не взимем, такую кроху не взимем, – говорит мне какой-то маленький сморщенный дедок в дырявых тощих сапогах.

   – А там лежит ещё второй такой же мешок, но полный, там будет килограмм десять, возьмите тогда его!

    – На кой ляд в довесок ишо мешок? – сказал дедок. – Можа он упрелый да провялый весь – со дворовища же.

   – Чё его и вмале тягать-то, буде он остатный да бросовый, – сказала старуха  и стала разглаживать на коленках белёсый передничек, на нём может и был когда-то весёлый рисунок, но уж давно отжался в стирках, и утёк в воду вместе с цветом и временем.

  Мешок брошен на улице, во дворе. Издалека он очень похож на лежащую серую собаку.

   – Она поможет вам с этим сеном, – говорю я. – Она поможет его донести вам!

  Собака встаёт и готова сама нести себя куда ей велят на своих криво-коротких лапах.

   – Однако сее не мешок, ты всё понапутал! – говорят мне. – Сее пёс своробный.

   – Ну, тем более, – говорю я, – возьмите тогда собаку!

   – Пёс сену не привесок. Да ещё, поди, своробный да рухлый весь.

  – Но если вы остаток сена не хотели, а оказалась собака, то её-то возьмите тогда! – говорю я и внимательно изучаю эту скромную и неуклюжую собаку: это совсем небольшая дворовая и пугливая собака.

   – Возьмите её, – говорю я, – я прошу вас! Вернее даже можете и не брать, а только не гоните её со двора и она сама принесёт вам тот полупустой мешок!

   Я хочу убедиться, что собака хорошая и нужно чтоб её для этого подпустили как можно ближе, не прогнав. И тогда я, может быть, успею водрузить на неё мешок с сеном, чтоб она перенесла его, чтоб дед с бабкой даже и не думали, что им придётся своими силами доставлять остатки сена к копне на веранду. Да, на самом деле сено-то всё было вовсе и не в доме, а на веранде, а собака и мешок с сеном всё-таки были разные вещи, хотя это и не наверняка. Сейчас всё зависит от её послушания. Я подзываю, зову собаку, но она медлит, чувствует, что лишняя здесь, что дед с бабкой не хотят с ней возиться даже на этом (от крыльца до копны) крохотном расстоянии, дальше которого она готова никуда не ходить и не бегать, чтоб не утомлять их пыльными тропками да дорожками, которые тогда будут наматываться на её кривые лапы. Да, не хотят с ней возиться, несмотря на то, что она столь деликатна, что не смеет даже поднять лапу на ступеньку крылечка, и несмотря на то, что люди снаружи уже убеждают её, что никто не обидит её здесь и готовы убеждать и дальше.

   Она наверно боится, что её будут бить – ведь это брошенная собака. Однако не надо даже подходить близко к крыльцу, чтоб видеть в дымящихся тлеющих сумерках, что это ребёнок... Грязный, одетый в мешковину ребёнок.

   – Он хочет войти, впустите его! – говорю я. И вдруг заново для себя открываю, что ребёнок бездомный, брошенный и оставленный. Как же они могут не пускать его в дом?!

   – Это же человек! – уже кричу я, и слышу (то ли бабка, то ли дед бормочет):

   – Сие и сами видячим, а притулить дворчёнка негде.

  Деревенские с самого начала видели в нём человека?! Но зачем тогда обманывали меня, прикидываясь, что так же как и я видят собаку? Опасались, что ещё больше буду упрекать их и стыдить? Но, быть может, ошибались вместе со мной и видели, как и я: то мешок с сеном, то колченогое чесоточное животное, а может в этом всё-таки не было ошибки?… Это уже не проверить, теперь главное другое: как же они могли уже столько времени не впускать его?! Вот что возмущает и удивляет меня! Как же они могли?!

   – Как же вы могли, как же вы можете?!! – восклицаю я и вдруг со страхом понимаю, что мне-то тогда и придётся… если я так настаиваю, а никто не возьмёт, то значит… неизбежно придётся взять его мне! Вот этого я никак не ожидал! Никак не ожидал, даже несмотря на то, что изначально сена мешок (с его изменениями – кажущимися, или нет?) был и до сих пор, по всей видимости, остаётся моим...

   Ребёнок сам не решается входить, боится, что его выгонят, как собаку, или боится привыкать, зная что могут выгнать потом. И он так благодарен мне за то, что я уже столько времени стараюсь для него и меня он, конечно, уже любит больше всех. И если я так настаиваю впустить, то больше других и беру обязанность взять его, и это всё больше пугает меня. Тем более что он всё сильней убеждается, что никто не хочет его; и вот он так благодарен мне…, но боится входить, ибо боится предательства и с моей стороны; ведь если человек, который так добр к нему, так просит за него (тогда как те и думать ничего не хотят) и не возьмёт…, и не входит, хотя препятствия нет никакого; стоит, переминается на босых ободранных ножках, стоит и не входит. И тогда я понимаю: ребёнок очень умён и настрадался. И уже боюсь его звать и уговаривать, чтоб его взяли: он от этого начинает всё больше и больше любить меня, и значит (и именно потому, что я прошу других) всё это время усиливалась и усиливалась неизбежность взять его мне… А я и не подозревал.

   Но это исключено! Потому что я чувствую…, видя как он переживает и боится входить, за этим я чувствую…, что он, в отличие от всех, знает и видит вперёд, что если уж войдёт, то уже эгоистично вцепится в меня. И именно это его останавливает, превращая в столь деликатного мальчика (а я-то умилялся, что он так стесняется и робеет!). И его нельзя будет осудить при этом: он ведь ребёнок и так проявляет чудеса внимания! Но если уж переступит порог, то будет слишком обнадёжен и вцепится…

   – З-з-заходи! – говорю я. – Заходи смело! Пусть он войдёт!

 И ребёнок, уже не сдерживая слезы, неуклюже взбирается по обшарпанному крылечку и обнимает меня.

   – Неуковырный какой, – говорит старуха и не глядит на него.

   Обнимает, он знает, что брошен – и сейчас в своё объятие вкладывает столько надежды и чувств, и веры, и слёз – он ещё не может не верить, ему ещё нужно, чтобы любили его.

   – Вота и возьми бездомовца, – говорят мне. – Ты должон принять его, он ведь бездомовный.

    – Я не могу его взять, – отвечаю, – он ведь чужой мне!

   – А уже тя чает паче всех! Ты сам его нукал. Мы не нукали. Ступай малой, ставься к дяденьке.

   Да он и так уже вцепился в меня! И звал я потому, что бесчеловечно оставлять такого умного, такого несчастного ребёнка на улице, осенью, тем более… тем более… он так понимает своё несчастье и так деликатен, что даже не хотел входить, когда его звали!

   – Мы ему вота отрежем ща скибочку хлебца, пусть наедается, а ты бери бездомника!

   Но он ведь не мой…, но даже не это главное: сейчас-то ребёнок мил и хорош, вцепился и боится меня потерять, он ведь дворовый, уличный, мало ли кто у него были родители, может бандиты какие..., вырастет и тогда намучаюсь с ним, вдруг он будет тоже бандитом – в родителей. С улицы подобрать ребёнка – это кота в мешке, да он же и впрямь из мешка, стоит ли связываться? Страдание сделало его таким несчастным, что самому плакать хочется, а потом отогреется, забудет страдание да и озвереет…

   – Возьмите его вы! Он же ведь вам предназначен! То, что я ему, в отличие от вас, сочувствую – ничего не значит! Это нормально. Многие люди не могут не сочувствовать! Но это вовсе не значит, что я должен брать то, что предназначено не мне и то, что не моё!

   – И самому сие не чудно?! Буде паче нас надседался, буде малому такое сам додал упованье, то сам и бери сие бремя, а мы не смогём!

   – Послушай, дед! – сказал я. – Ты копну сена брал?

   – Кто? Я-то…?

   – Да, ты-то. Вот, значит, если ты копну сена взял! Если уж взял ты её! То и ребёнка тоже должен тогда взять!

   – Кто? Я-то должный его до кучи взять? Это почему же я должный?

  – А потому, что нечего тогда было брать копну сена! Если уж я всё отдал, то и ты всё взял! А не так, чтобы: я отдаю всё, а ты, что тебе надо – то берёшь, что не надо – то не берёшь! Понимаешь ты это, дед?

   – Сто лет откопытел дед! Вот тебе и дед,  на палку вздет! – это старуха была.

   – Ты должен его взять в качестве… в качестве благодарности за то, что я всё отдал. Вот за это ты доложен всё взять!

   – Да ты чого втираешь нам дворыша?! Мы не просити тя! Ты сам додал давнопрошло! И не просити тя его нукать до хаты, ты сам его нукал. Коль нукал вот и бери его, нукальщик! А мы не смогём! Не стянем!

   – У меня и денег нет! – говорю я. И вдруг вижу, что за это время ребёнок заметно вырос! Он не плачет уже, а спокойно стоит. Это необыкновенный ребёнок, чувствую я. Может и не человек даже…

   – У него есть богатое даванье. Родителя додати сыночку богато деньги, прежь тем как броснуть. Родителя додали ему деньгу и броснули блукать да бездомовничать.

   – Что за подлость! – говорю я, видя в руках у ребёнка две большие кучи денег. – Они его даже не потеряли, а сознательно бросили! Какое подонство, какой гадкий расчёт: дать ребёнку деньги, чтоб специально бросить его после этого! И ещё, небось, говорили, что сделали доброе дело, дав эти деньги. Нет, от таких подонков я не могу взять ребёнка! Он, чего доброго, вырастет в них!

   – Не говоркуй, аще не ведаешь, – говорит мне старуха. – Всё наипаче мудрёней. Его матерь и отче любят, оченно любят и перетерпляют и страдательствуют. Но они не смогают взяти его!

   – Это почему же?!

  Старуха замолкла и, сидя на стульчике, стала деловито заворачивать себе на коленках передничек. Завернёт одну складочку и прогладит ладошками, потом ещё складку и прогладит, а потом так же давай разворачивать. И молчит.

   – Так сказуй ему вмале, а то измелькался, да изговорился весь, – сказал дедок бабке. – Пусть изведает!

   – Они не смогают его взяти, ибо сей малец Крыши и Неба потомочный.

   – Что, что? Кто он?

   – Он сын Крыши и Неба, – сказал дедок.

   И я почувствовал, что здесь трагедия, что я уже как-то причастен к ней, как бы уже в ней, но всего лишь, чтоб изведать своё бессилие вместить её в себя. И в бесконечно малой доле и к своему ребёнку не смогу ощутить столько чувств и горечи, как чувствуют Крыша и Небо, потому что никогда не буду в силах создать бесконечность в которую он от меня отпадёт, и она струится теперь отовсюду к нему какой-то тихой безмолвной печалью, и осязать её могу только тут, стоя рядом с ним, остатком своего исчезающего касания, тающего, уже исчезнувшего. И теперь лишь в памяти далёкий тонкий привкус недоступного, необъятного, нечеловеческого.

  Я смотрю на ребёнка: за это время он ещё немного подрос. Он стоит у полки  древних книг и уже не обнимает меня и даже не повернётся в мою сторону, ему уже всё равно, люблю я его или нет. Поверх крыльца в открытую дверь куда-то вдаль из его лица глядят неподвижность и отключённость. О Крыше и Небе напоминают только деньги в его руках – что-то ничтожно малое по сравнению… по сравнению с тем, что Крыша и Небо имеют, но не могут дать ему тут на земле; и следят за ним постоянно зная, что могущество и сила добра их так велики, что даже не могут хоть как-то коснуться, хоть как то внедриться в ставшую ничтожной жизнь их сына в мире людей.

  Поздней серой осенью старая соломенная Крыша, чтоб не страдать боле, разворошила на себе солому, и Небо, проливаясь дождями столь ледяными, что воды в них было меньше чем холода, размочило её доски, которые вскоре прогнили и обрушились.
                                             *  *  *
        
   
Сергей Волченко
Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.  


Чтобы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться
  • Да, спасибо вам за ваши комментарии! Спасибо! Я не считаю этот рассказ сюрреалистическим. Это именно реалистический рассказ. Ведь всё дело не в том может это случится в привычной, видимой реальности, или нет, а в самом только феномене описания. Ведь можно реальные события описать так бедно, что они не будут осязаемыми, а если удаётся ситуации, логику, состояния которые в нашей реальности не могут быть, описать так доказательно, что они становятся видимыми тогда, наверное, и наступает реализм. Реализм не в реальном событии, а в самом именно реалистическом описании (неважно чего).
    И наоборот, часто описание реальных событий становится особенно ощутимым, если в описании много мистики и нереального. Например Фолкнер, описывающий вроде бы одни баталии; вот хотя бы его совершенно мистическое сравнение в начале романа «Сарторис», где следы зубов умершего отца на черенке трубки сравниваются со следами доисторических ящеров на твёрдом камне. Такое мистическое совмещение может быть только во сне, тем не менее его романы не сюрреалистические, а именно необыкновенно реалистичные.

  • УВАЖАЕМЫЙ СЕРГЕЙ, ПРИЗНАЮСЬ, С ТРУДОМ, НО ДОЧИТАЛА ВАШ РАССКАЗ. СОГЛАСНА С ПРЕДПОЛОЖЕНИЕМ ВЫСКАЗАННЫМ СТАНИСЛАВОМ, ЧТО ТАКОГО ЯЗЫКА УЖЕ НЕТ - ЭТО ДРЕВНЯЯ ИСТОРИЯ... ИНТЕРЕСНО, А КАК ВЫ СУМЕЛИ ОВЛАДЕТЬ ИМ?
    БЕЗУСЛОВНО, В РАССКАЗЕ ЗАЛОЖЕНА ГЛУБОКАЯ ФИЛОСОФСКАЯ МЫСЛЬ, НО МЕНЯ, КАК ЖЕНЩИНУ, СТРАШНО ЗАИНТЕРЕСОВАЛ РЕБЁНОК КОТОРОМУ И БЫЛ ПОСВЯЩЁН ВАШ РАССКАЗ. ЖДАЛА ФИНАЛ В НАДЕЖДЕ, ЧТО ГЕРОЙ РАССКАЗА ОБЯЗАТЕЛЬНО ВОЗЬМЁТ РЕБЕНКА К СЕБЕ, НО МОИ НАДЕЖДЫ НЕ ОПРАВДАЛИСЬ, А ЖАЛЬ...
    ЖЕЛАЮ ВАМ ТВОРЧЕСКИХ УДАЧ! СПАСИБО ЗА РАССКАЗ.
    С ИСКРЕННИМ УВАЖЕНИЕМ - АРИША.

  • Кто захлопнул слух -не попадёт в резонанс. Вот и получилось раздробление "Острова" на анклавы - слышащих только себя. Моя пирога следует в Вашем фарватере. Не знаю -одинаковый ли пункт назначения. С Уважением. Н. Киров.

  • «Я удивляюсь Тупости Коллег; Их НЕЖЕЛАНЬЮ
    чуть напрячь ...умишки...
    Рассыпал Я пред ними, словно снег,
    Свои придумки и...Души излишки...
    И что в ответ?
    ...Лишь кислое молчанье… (Как будто вЫнудил принЕсть Оброк!) Или голов недобрых колыханье. ..И даже нескрываемый ...зевОк!..
    А то и БРАНЬ! Небрежное бросанье
    уничижительных и мерзких ФРАЗ!
    Нескрытое давнишнее Желанье –
    ВТОПТАТЬ Коллегу в Строчку-Грязь!
    Нет! Нет между ВСЕМИ! - Резонанса...
    И нет протянутой руки...Впустую всё...
    Как будто в танце У ХАМОВ развязалися шнурки...»
    «...Немногие, увы, ТВОРЕЦ! - тебя поймут...
    Иным - Без Сердца! – НЕДОСТУПЕН
    Стих и Труд!!...»
    ...Не правда ли - знакомое НЫТЬЁ!?
    Пиши, ТВОРЕЦ!И не ищи уныло Похвальных слов и всяческих Наград...Будь Сам Себе хотя бы рад,
    И не хули Людей – ИМ - МНОГИМ! Всё постыло!...
    ...А СЛАВА - только сердца КОЛОТЬЁ!

  • Необычный, но сильно написанный рассказ, заставляющий думать каждого, кто прочтет его.
    Сон - явь - соединение реальности с нереальностью переплетены в рассказе так умело, что невольно задумываешься - а что будет, если Крыша погибнет, дом сгорит. Останется бесценный кусок березы и вечно манящее, меняющееся Небо.
    Что это? Сон? Мистика? Бессмыслица? А может быть предсказание? Загадка...

  • Нет. И не смогу подражать и тем более, восстановить обстановку. Это неподражаемо . Хотите опровергнуть? - Ну что ж, флаг в Ваших руках . Свежего ветра. С Уважением. Н. Киров.

  • Юрий Тубольцев пишет: "Жизнь сложно не усложнять". Думаю, что можно здесь употребить аналогию: Литературу сложно не усложнять.
    В комментах уже писали о сюрреалистичности этого рассказа Сергея Волченко. Кстати говоря, все произведения Сергея, опубликованные на нашем сайте за 8 лет, написаны автором в этом литературном стиле.
    Андре Бретон, лидер французских сюрреалистов в своём манифесте так описывал приёмы сюра: воссоздание состояния души, которое может соперничать по своей напряжённости с истинным безумием, соединение реальности с нереальностью, разум с бессмыслицей, использование сновидческих образов, свободных ассоциаций, но при всём этом - напыщенная серьёзность, отсутствие юмора.
    Эти приёмы сюра использованы автором в рассказе "Крыша и Небо".
    Сон - проявление того бессознательного, что гнездится в подкорке человеческого мозга. И появляется во сне в непроизвольно возникающих психических образах. Реальные тревоги, жизненные неурядицы, а может быть и эмоции отчаяния породили у персонажа рассказа тяжёлые сновидения. И только Крыша и Небо могут дать их сыну то могущество и добро, которых он не имеет в сегодняшней ничтожной жизни в мире людей. Но Крыша погибает, остаётся только Небо! Многозначительный финал! Вещий сон?

  • Нет, уважаемый Вячеслав, "насочинять" такой текст ни Вы, да и многие др. авторы едва ли смогут, зря Вы так развоевались, и в такой грубой форме. Автор может снять столь нелицеприятный отзыв, а пока пусть повисит, дабы хамство ваше "всем видно было".
    В.А.

  • Таких "изячеств" на досуге можно сочинять километрами.

    Валерии просто нечего делать!

    ВД

  • Не буду повторять мнение Г Тубольцева- я не сумею передать своё восприятие - можно сравнивать и противопоставлять с чем угодно, но, восприятие многогрганное, неординарное. Как в штиль на море-цунами. Что называется- насквозь. С Уважением.тН. Киров.

  • Мне кажется, что в этой антиутопии с элементами сюрреализма, действительно описана трагедия, начавшаяся пожара, спасения ребёнка и некоторого количества сена отданного в оплату за приём сироты.Хотя у него "кучи" денег в руках... Сомнения старика и в привлечении чужого ребёнка с мыслями, мол, каким он станет. Но благородство всё же побеждает и мальчик растёт. Но Крыша обрушивается и над ними только небо. Это плохой прогноз, сулящий смуту и разруху. Возможно войну... В тексте много старославянских слов и оборотов, которые сочетаются с новоязом и неологизмами.Хочется понять автора, но это не легко в силу завуалированности текста и его необычного представления в силу субъективности авторского замысла.

  • Рассказ угнетающий и тянет на пророческий.
    Думаю Господь разберется и накажет. Вот Содом - там жили очень богато и уже не знали чем себя ублажить - наказаны. Гомора - жители его возгордились и считали себя непобедимыми - наказаны. У Рима было и то и это - разрушили.
    Господь в задумчивости.В России и так все почти разрушено и жители в богатстве не купаются. А то что геев и лесбиянок не любят - так это по божьему закону и не грех вовсе. А все вокруг кричат: наказать!, наказать! А в чем народ провинился? За что его наказывать?

    Пока Господь не решил, страстишки на земле кипят. Все дело в сене. Оно пока еще есть и чью-то зависть разжигает. А зависть это большой грех. Когда сено закончится и вопрос сам собой закроется - нечему гореть будет и войны тогда точно не будет. Быстрее бы...

  • Согласен с положительной оценкой рассказа. Понравились переходы от мешка с сеном к собаке и далее...
    И финал - кризис предстоящий или надвигающийся крах.
    Продолжая тему и добавляя грустной иронии: анекдот из сети.
    В США в ЦРУ прошел конкурс- Как разрушить Россию.
    Победил ответ- "Не мешать Путину!"
    Н.Б.

  • Трактуется как Жуткое СНОВИДЕНИЕ!
    Необычный ГОВОР (не вятский, не уральский и вообще УЖЕ НИЧЕЙ! В книгах - древних поместных - мог бы и быть)... И люди СТАРОВЕРЦЫ по Логике поведения...
    А ДВИЖЕНИЕ ВО ВРЕМЕНИ - КАК МОРОК!
    СЮРРЕАЛИЗМ ЯВНЫЙ, НО! ПОЧВЕННЫЙ!!!
    ВСЁ САМОБЫТНО! ВСЁ НЕ СИЮМИНУТНО!!!
    И ПРИНЯТЬ ЭТО ЗА РЕАЛИТИ - НЕВМОЧЬ!!!
    ОДИН РАЗ ТАКОЕ НАПИСАТЬ КАК БЫ МОЖНО...
    НО ПОВТОРИТЬ - НЕДОПУСТИМО!!!
    ОСТАЁТСЯ НИКАК НЕ РАДОСТЬ, А НЕКОЕ ОШАЛЕНИЕ!!!
    НО ШАПЧОНКУ НАДО СДЁРНУТЬ! РЕСПЕКТ!!!

  • В рассказе противопоставлен стиль текста и реальность, иллюзия и реальность, видимость реальности, идет поиск границ, поиск неструктурного в структуре картины мира героев рассказа, поражает созданная автором "новая риторика", мнимость, кажимость реальности, необычность, броскость, особое утверждение героями себя и своих жизненных позиций. Рассказ концептуален. В нем создаются квазиэстетические объекты и квазиэстетические ситуации. Он пронизан антиповедением, скандалом, эпатажем. В нем есть доля агрессивности, демонстративности, нетрадиционности и авторитарности, новые выразительные средства и активный жизнестроительный пафос, тонкая игра различных категорий. Идет диалог между автором, читателем и культурным контекстом и бессознательным, автор великолепно конструирует реальность. Реальность рассказа опосредована великолепным, стильным языком. Рассказ вызывает активную, мгновенную реакцию читателя и является новаторством в области формы и содержания. Поражает контекстуальное значение слов и стереоскопичность смыслов. Описанные надрыв, надлом, духовный кризис, балансирование на грани - завораживают. С уважением, Юрий Тубольцев

  • Уважаемый Сергей!
    Спасибо за новый рассказ, который мне представляется как бы притчей- в нем ощущаешь предчувствие беды, возможно- трагедии для России и Украины.
    А ребёнок растет не по дням, а по часам, и того гляди- старая соломенная Крыша, чтоб не страдать боле, разворошит на себе солому, и Небо, проливаясь дождями, размочит её прогнившие доски, которые вскоре обрушатся. К этому всё идёт.
    С наилучшими пожеланиями,
    Валерия

Последние поступления

Календарь

Кто сейчас на сайте?

Посетители

  • Пользователей на сайте: 0
  • Пользователей не на сайте: 2,327
  • Гостей: 369