Таблички “Не беспокоить” на дверной ручке не было. Значит открыто.
Элла запирает дверь только, если она не одна. Арсен улетел, стало быть - с Никодимовым. Или ещё с кем для разнообразия. Соблюдает видимость приличий и облико морале де руссо артисто. Во имя их, мужчин, будущего. А за своё она не переживает при такой-то роли. У Эммы даже слегка закружилась голова при воспоминании о прошлой съёмке. Ну, разумеется, ничего “такого” на самом деле в студии не происходило. А вот на экране просмотрового монитора это смотрелось так, что ой, мамочка! Ладно, её мамочка этого, слава богу, не увидит. Наши всё вырежут. Но французы-то оставят.


Эмма помедлила, пока уймётся сердцебиение и сойдёт лишняя краснота с лица. Всё-таки постучала. Ответа не последовало, и она нажала на дверную ручку. Вошла.


О том, что Элла презирает спорт, было известно всем. Как и то, что немыслимую красоту своего тела она поддерживает йогой и какими-то особыми упражнениями на стальном шесте, который специально для неё установили в её гостиничном номере. Все знали, но никто не видел. В тренировочном зале киностудии она появлялась редко и только для того, чтобы потренироваться в борьбе. Боролась только с мужчинами раза в полтора крупнее себя. Эмма как-то напросилась к ней в партнёрши. Сразу вспомнила как лет двадцать назад отец её подбрасывал и ловил. И пыхтел при этом. Элла дышала ровно. От увиденного сейчас голова ассистентки режиссёра снова слегка закружилась.


Обнажённая Элла стояла вниз головой на левой руке. Правой она держалась за пальцы вытянутой вверх ноги. А свободная нога была опущена вниз, не доставая пола. Примерно через полминуты она, сохраняя спокойно-отрешенное выражение на лице, медленно и плавно опустила правую руку, оперлась на неё и вернулась в прежнюю позу, только зеркально симметричную. Простояв так с минуту, она как-то “пролилась” на пол, несколько секунд полежала на спине.


— Эмм, ещё несколько асан, и я вся твоя. Если ты не спешишь. Только не мешай.

— А смотреть можно?

— Только молча. Не отвлекай.

Такого Эмма не видела даже в цирке. Изумительное тело перетекала из одной немыслимо-фантастической позы в другую, ещё фантастичнее. Это завораживало. Как тогда, в том голом балете, но куда там этим балеринам до неё, до этой “скромной начинающей актрисы”.

Элла снова растянулась на коврике.

— На сегодня всё.  Кончай благоговеть, располагайся. Ещё пять минут.

Глаза закрылись, по телу пробежало несколько отчётливо видимых волн. А ровно через пять минут она пташкой невесомой грациозно впорхнула с коврика и исчезла за дверью ванной комнаты, откуда скоро вернулась вся влажная и благоухающая. Одеваться она и не думала. Подмигнула


— Понравилось? Очень рекомендую. Идеально для равновесия тела и души. А пока давай revenons à nos moutons, вернее, к одной заблудившейся овце.

— Заблудшей. - машинально поправила Эмма.

Элла фыркнула:

— Именно к заблудившейся. Если бы ты заблудила, твоей проблемы просто не было бы. Но ты именно заблудилась в самой себе и от того так страдаешь, что плакать хочется от твоей дурости. Вернее, от твоего горя с чересчур великого ума. Это у тебя такая разновидность мазохизма — перемудритная, по-нашему, по-медицински.

— Элла, ну перестань издеваться. Сама же сказала, что что-то для меня придумала. Я же за этим пришла.

— За чем пришла, то и получишь. Кстати, разденься. О сексе болтать приятнее голышом. А то ты на меня так смотришь, что мне аж как-то неловко. Давай, скидывай всё, не прикидывайся монашкой. Видела я уже, как ты в компании с голым Катькиным мужем в фойе эклеры наминала. И ни капельки не смущалась, когда он тебя разглядывал. Только всё норовила скромненько повернуться в профиль, а не анфас. Так твои сиськи особенно красиво смотрятся.

Эмма вспыхнула.

— Да ну тебя! Хотя, знаешь, чего-то такого я от тебя ожидала. А, ладно. Только не приставай, я тебе не лесбиянка какая ни будь.

— Правда? Знаешь, я тоже. Ладно, об этом потом. Раздевайся.


Эмма через голову стащила с себя лёгкое летнее платье и осталась только в маленьких чёрных трусиках. Выпрямилась.

— Ну, как?

— Шикарно! Растёшь на глазах. Их тоже снимай. Стой, я помогу.

— Я сама...

— Мне интересно. Подними руки вверх. Замри.

— Зачем? - удивилась Эмма.

— За делом. Вот так, умница.

Элла приблизилась вплотную, даже прижалась слегка. Медленно и нежно провела руками по всему её телу сверху вниз, добралась до трусиков и, присев на корточки, спустила их до пола. Медленно встала, так же скользя по слегка задрожавшему телу скромницы. Снова присела и встала, подхватив её одной рукой, как ребёнка.


— Ой, Эллка! Ты чего делаешь? Надорвёшься, ненормальная.


— Ага, такая и есть. Я со сцены здоровенного парня уношу на руках, а уж такую стройняшку...

— Уронишь же!

— Не-а, кину на кровать.

Приземлившись в указанном месте, Эмма осведомилась:

— Ну, а дальше что?

— Дальше будем решать твои проблемы, которые интегрально описываются формулой: “Мне позарез секса надо, а то спячу”.

Она устроилась на просторном ложе рядом с новой ученицей и внимательно её оглядела.

—  Вот хоть убей, не пойму, с чего ты куксишься. Дека красотою лепа, бела вельми, червлена губами, бровьми союзна, телом изобильна... в самую меру. Зато грудьми — вельми, и наипаче упруга.

Последнее утверждение она старательно проверила. Этому действию Эмма никак не воспротивилась, только немного порозовела и задышала глубже.

— Так какого чёрта ты от мужиков шарахаешься, такая лакомая? Это при здешних-то нравах. Ещё немного, и вот она, добро пожаловать, истерия. Чтоб ты знала, эта хворь своим названием происходит от матки, которая бесится. Не понимаю! Ладно бы, лесбиянка была и этого стыдилась по глупости, так ведь замужем! По любви, холера ясна! Прости, нечаянно услышала несколько слов. Это же ты так с мужем по телефону? Дорогое удовольствие, однако.

— Вот именно, по любви. И он меня любит, ты даже не представляешь, как. Ну, что? Изменять ему, как последняя сука? Так по-твоему. Я не такая, сама знаешь.

Элла уточнила:

— Не такая, как я? Ты меня имеешь в виду.

— И тебя тоже, не обижайся. Ах, мой Марек такой, ах он этакий! Ах, он самый лучший мужчина в мире! Ах мы с ним то, ах мы с ним сё! А сама?

С кем ты ещё своему любовнику не изменяла? Арсен, Никодимов, Шарль, Этот, который юнга Эмиль, как его? Да, Арман. Самого Жаннэ к себе в постель затащила! С кем ты только не спала. А я верная жена, мужу не изменяю и не изменю. Вот, не то, что ты!

Эту обличительную тираду она произносила, отвернувшись к окну. Странный звук заставил её прерваться и взглянуть на Эллу. Увиденное напрочь противоречило ожидаемому. Прикусив нижнюю губу, та даже слегка похрюкивала от усилий сдержать смех. Не выдержала, хохотнула.

— Ты что?

— Слишком короткий список. На самом деле он гораздо больше. Недооцениваешь ты меня. У Марка не меньше, а то и побольше, только имена женские. Но при чём тут твоя патетика про измену?
 
Эмма подскочила на постели, села, уставилась круглыми глазами.

— Эллка, издеваешься? Как это — при чём? Клянёшься в любви к мужчине, ладно, не к мужу хотя бы, и тут же спишь с кем попало. и ещё этим хвастаешься. И не изменяешь ему. Какая тут, в этом абсурде, нафиг, любовь? Ну ты и бесстыжая!





Элла улыбнулась.


— На себя посмотри. Нет, наклонись ниже. Ещё чуть-чуть, упрись руками. Коленки раздвинь. Вот!  Чёрт, мне даже завидно. Юрку бы сюда с его карандашом.

Эмма автоматически исполняла команды.

— Ой! Ты что, спятила?

— Ничуть. В такой позе ты смотришься изумительно. Если сядешь так над мужчиной, даже у покойника встанет столбом. Запомни её на будущее. Но мы отошли от темы.

Так вот, с мужчинами я не сплю. Я с ними развлекаюсь гораздо интереснее. И не с кем попало, а с элитными экземплярами. И не я спятила, а ты запуталась в твоих внутренних противоречиях и сексуальной депривации, взаимно друг друга усугубляющих. Внутри этого порочного круга у тебя сформировался успешно прогрессирующий невроз.

Ладно, попробуем его разорвать. Слушай, сядь как ни будь иначе. Даже на меня действует, холера ясна. Или ложись и слушай.

Она соскочила с кровати и, прохаживаясь по свободному пространству — спальни, повторила — в адаптированной для Эммы форме — ту импровизированную лекцию, что когда-то прочла Сандомирову. Эмма внимала, возлежа на ложе на манер пирующей гетеры, и не перебивала. А когда лекция закончилась, некоторое время поразмышляла и сказала задумчиво:

— Знаешь, это очень интересно. Никогда о таком не думала, но ты права, наверно.  Допускаю, что ты и в самом деле знакома с такими парами и про себя с твоим любовником не врёшь. Но, понимаешь, тут, как на твоей любимой латыни, аудиатур эт альтера парс. Очень удобная модель отношений, если согласны оба, причем с самого начала. Или, как в моей ситуации, взяли и договорились на время разлуки. Можешь себе такое представить? Я вот не могу. Не с моим Артуром такие соглашения заключать.

— Очень ревнивый?

— Даже не знаю. Мы с ним друг у друга первые, и поводов для ревности пока не было.

Оценила скептическое выражение на лице Эллы и уточнила:

— Он у меня — точно. И единственный. Понимаю твой врачебный цинизм. Я не такая наивная. С кем он там... допускаю, вполне и очень даже. В отцов Сергиев не верю. Раньше думать надо было. Обоим. Карибы, романтика, Париж, будь он неладен. Но не могу я с другим, не представляю! Даже хрен с ней, с моралью. Не на небеси живём, и сама я не ангел. А что ты трепаться не будешь, я в этом уверена. Иначе не валялась бы тут с тобой.

Она на миг задумалась и улыбнулась.

— А знаешь, приятно так с тобой. Ты какая-то... тёплая. Но даже пробовать не хочу с другим. Не моё. Точка. Сорвусь когда-то. В такую истерику, что в психушку заберут. Может лекарства какие-нибудь? Ты же невропатолог.

Элла посмотрела на неё с истинным состраданием.

— Лекарства от любви бывают только в сказках. А те, что в реальности, они только притупляют эмоции. И ты забыла, что мы не дома. Мой рецепт в аптеке не примут. В аптеке... Погоди минутку.

Она пошуршала чем-то в шкафу, бормоча: ”Да куда же я его засунула? Ага, вот он”.

— А такое тебе не подойдёт? Можем хоть прямо тут попробовать. Если нравится, дарю.

Сквозь слёзы, заполнившие глаза, Эмма всмотрелась в подарок и неожиданно для самой себя расхохоталась.

— Эллка, ты чудо, целительница моя! Ой, не могу! Дай подержать хоть.

Смахнув слёзы, она вертела в руках и со всех сторон разглядывала здоровенный, сверкающий позолотой, исполненный со всеми анатомическими подробностями фаллос.

— Шикарное изделие. Это твой приз за соревнования по стриптизу? Ну, хорош!

—  Откуда ты знаешь?

— Наши французы трепались. Кто-то из них был тогда в этом клубе. Видели твой триумф. Жалко, меня там не было, полюбовалась бы.

— Ну, так что: пошалим с этой штукой?

 Эмма тяжко вздохнула.

— Можно и пошалить. Только... Элл, я же не дура. И не такая ханжа, как из себя корчу. Просто не будем об этом.

Она повертела перед носом Эллы позолоченной игрушкой.

— Есть у меня такой. Прямо как натуральный, даже с вибрацией и подогревом. Дорогущий!

— Понятно.

Элла задумалась. Ох, что-то кони мне достались нынче привередливые.
Ну, и что прикажете с ней делать? Домой бы её отправить. К её разнеможному Артуру. Тогда вообще ничего не надо делать с ней. Окажется в постели со своим мужчиной, и “проблема, где ты? Ау!”.Или его сюда. Даже не смешно. Она физически-технически не может взять и улететь. Даже, если у неё получится, ей там такое устроят, что все сексуально-моральные недоразумения покажутся ей сладким детским сном. Я другой такой страны не знаю... Но, цо до холеры, есть же решение. Точно есть? Оно и было с самого начала, только промелькнуло по краю сознания. А подать сюда Ляпкина-Тяпкина. Как она сказала? “Я тебе не лесбиянка какая ни будь”. А что на такое же ответила та рыжая? А ничего не ответила. Показала. Есть! Вот оно! Решим задачу a contrario — от противного. И заодно развлечение какое, класс! А то и вправду, такое всё однообразие. Устроим разноарбазие. И себя, любимую полакомим. Всё, решено. Действуем. Как меня Надя тогда учила? Ладно, вспомню в процессе. О, кстати. Мэтрам нашим подкинуть идею, а то как-то скучновато там, у маркграфа. Только свериться с Фуксом, что там у него на сей счёт. Ладно начали. Думаем сугубо усиленно и наглядно. Иголки и булавки так и лезут из головы Страшилы Мудрого. Ага, морда уже вполне зарёванная. Пусть ещё пострадает.

— Элл, да ты меня совсем не слушаешь. Элл, да что с тобой, уснула, что ли?

— А? Что? Прости, задумалась. Озадачила ты меня своими проблемами. Нестандартная у тебя ситуёвина, ни в один алгоритм не вписывется. Да и нытьё твоё... По третьему кругу пошла. Понятно, кому ещё душу излить, как не психотерапевту, но не так же занудно. Правда, чуть не  усыпила. Психоаналитику оно бы  самое то, только толку с того психоанализа, при всём почтении к дедушке Фрейду. Фрррр!

— Да, а ты кто?

— Если ты имеешь в виду методы психотерапии, то чем мы с Марком занимаемся, то это у нас в Союзе не принято. Чего там, почти незаконно. Да и тут, на Западе это, как бы тебе сказать... пока в серой зоне. При желании могут неслабо прищемить за чувствительное место. Зато эффективно.  Кой-какой опыт есть. Да, есть. Потому и работаем. Но очень осторожно и без огласки. На фига нам лишние проблемы.

— Это гипноз, что ли?

— Наслушапась ерунды. Гипноз вполне  официальный метод. Могу и тебя научить. Будешь на вечеринках фокусы показывать. Нет, совсем другое. Совсем.

Элла загадочно-мечтательно улыбнулась.

Эмма насторожилась, слёзы мигом высохли.

— Это что, можешь толком сказать? В чём риск-то?

— Да не для тебя... холера, не для пациента. Особенно в нашей интерпретации метода.

— Для кого ж тогда?


— Особенно, если врач и пациент разного пола. Скажем, врач и пациентка. Или наоборот. Догадываешься, подруга? Даже, если одного... при наших законах.

У Эммы глаза просохли настолько, что загорелись от любопытства. Она нависла над лежащей Эллой, почти навалилась на неё.

— Элл, что это? Я никому, вот ни слова, ей-богу. Расскажи, а!

— Женская клятва, хм.

Она приподняла руками груди Эммы, нежно их приласкала. Прерывисто вздохнула.

— Хороши. Не тяжело такие носить?

— А тебе свои?

— Сравни.


Плавное движение, и они поменялись местами.

— Ох, как это ты?

— Простой борцовский приём. Ну, сравнивай. Давай. Не стесняйся.

Элла отметила, что подруга исполнила команду не без удовольствия.


— Элл, ну всё-таки, в чём риск для тебя? О чём речь?

— Только никому. Ни слова, ни намёка.

— Могила.

— Могут обвинить в сексуальных домогательствах. Чем это пахнет?

— Ух ты! А что за метод у тебя? Как хоть называется?


Теперь глаза подруги уже не горели любопытством. Они им пылали. И не только им. Особенно после того, как Элла немного изменила позу и коленом слегка раздвинула ей ноги.

— Телесно ориентированная психотерапия. Коррекция нарушений психики через воздействие на тело. Которое у тебя очень даже очень. Ты о психо-соматических отношениях слышала когда-нибудь?

— Даже читала где-то. А как это?

— Вроде особого массажа. Иногда не только руками, но и — в нашем варианте — всем телом. Тебе не тяжело меня слушать? А то я слезу.


— Нет. Не слезай. Хорошо так. Ой, как это я? Что?!

Элла скатилась с неё и уселась в непринужденной  позе, с удовольствием разглядывая раскрасневшуюся блондинку.

— Прости, это я нечаянно. Увлеклась и не сразу заметила, что тебе трудно дышать. И вообще тебе это всё противно. Больше не буду.

— Нет, не противно, что ты! Но странно как-то... Это ты уже свой метод, да?

— Бронь Боже! Я ещё не спятила. На фига мне лишние проблемы, да ещё за границей. И я же тебе сказала: это такой особый массаж. Ну с разными психологическими наворотами. Особенно, когда дело касается интимной сферы. Автора метода, Вильгельма Райха, так вообще в тюрьме сгноили пшекленты ханжи. А мы куда дальше него продвинулись. Нет ж, спасибочки!

Эмма заныла:

— Элл, ну давай хоть попробуем. Ну хоть немножко, а? Ну, что мне ещё делать?

— Мужика тебе надо, чтоб тебе по самые гланды заделал. Чего проще-то?

— Опять ты... Не могу я с другим. Ну хоть разок давай попробуем.

— Да как тут с тобой пробовать? Я к тебе только прикоснулась, а ты уже вон, загорелась вся. С чего бы это? Ведь не лесбиянка какая ни будь. А ещё врут, что вы, чухонки, холодные. Кому теперь можно верить? Кому доверять?

— Мне можно, мне.

Она  снова заплакала.

— Я тебя понимаю, понимаю я. Но мне, мне что делать? Пропадать? Я ж не сплю почти. Пью снотворное, а толку?

— Тебе надо перестать реветь. А мне думать надо. Ох, как надо думать. А пока вот что.

— Что, Эллочка?

— Что причина твоего пахабного состояния — острый дефицит положительных эмоций, главным источником которых у тебя, засидевшейся в девках, был поздно начавшийся секс с красивым и талантливым в этом деле мужчиной.. На котором ты от восторга замкнулась. И которого лишилась и-за тяги к романтике и купонам в “Берёзку”. На  фоне передозировки правильного воспитания и моральной  интоксикации возникла куча  субъективных противоречий от контакта с объективной реальностью. При том, что ты молодая здоровая баба, да ещё, к несчастью, слишком умная, то  давление кипящего... в общем, вещества ,у тебя в башке превысило её компенсаторные возможности. Она, того и гляди, треснет. Включилась защита,  проявляется такими... как бы тебе объяснить? Мышечными оковами, панцирями, что ли. Не зря говорят про внутренню скованность. Она и наружно вполне себя проявляет. Чем больше давление изнутри, тем сильней ему сопротивление снаружи. Порочный круг получается. Это вот как давление в паровом котле растёт, а снаружи, где намечается трещина, наваривают ещё листы железа. Вместо того, чтоб выпустить лишний пар. Но где-то всё равно в конце концов прорвёт и всё взорвётся.

Эмма подскочила, уселась на постели и уставилась на Эллу удивленными  глазами.

— Точно! Точно так я это... Выразить не могла, а ты всё прямо по полкам разложила. Вот так, так всё и есть. Что делать мне? Ну помоги, ты же можешь.

— Мужика тебе добыть? Это запросто.

— Элла!!!

Это проломило тщательно изображаемую броню.

— Тише ты. Тут звукоизоляция не идеальная. Но только...

— Я же сказала: могила.

— Ох, грехи мои тяжкие. Ладно. Тогда первое и единственное. Все свои предрассудочные представления о правильном и неправильном заткни, как иногда выражается наш с тобой босс, в ома нетуд тагумикку. Начнем.

Вынырнувшая из глубин отчаяния, Эмма хихикнула, услышав из столь изящных уст грубое эстонское ругательство.

— Именно туда. Ладно, пошли.

— Куда?

— Попить чего ни будь, а то от болтовни горло пересохло. И в душ. Ты от чего-то взмокла вся, а я после йоги не освежилась. А надо обязательно. Спинку мне потрёшь.
    ***

Небольшая барка под прямым парусом на большой реке, нагруженная мешками и тюками. Довольно  сильный ветер. Барка заметно покачивается на волнах Под навесом из парусины Мирэй и Окайя, одетые в дорожные платья. Кроме них на  борту ещё пятеро мужчин в одежде простолюдинов.

Мирэй жалобно стонет на грубой лежанке у борта. Окайя её утешает.

— О, господи и все пресвятые угодники, умираю. Примите душу мою грешную. О, как мне плохо!

— Успокойтесь, госпожа, умоляю вас. Всё не так уж страшно. Это всего лишь небольшое волнение на реке. Ещё несколько дней, и мы достигнем Роттердама, встретитесь с мужем и забудете обо всех злоключениях.  корабль уже наверно ждёт нас.

— Что, корабль? О господи, какой ещё корабль, Чу-фань?

— Неужели вы забыли госпожа? Новенький флейт, что ваш муж, уважаемый господин Шарль-Луи Карпантье, заказал на лучшей верфи Роттердама специально для вашего путешествия в Квебек. Он обецал назвать его вашим именем: “Прекрасная Омьер”.

— Помню, черт бы его подрал, и его, и его корабль, и всю эту его затею с этим дурацким путешествием. Ах, эээээ, тьфу! Меха можно покупать и в Московии. До сих пор он делал на этом хорошие деньги. Ээээ, тьфу. Я этого не переживу, Чу-фань. Если мне так плохо на реке, то что же будет в этом проклятом море?

— Смею надеяться, что ничего страшного, госпожа. Меня привезли из Китая. Это был гораздо более долгий путь, но как видите, я жива и здорова, и имею счастье служить вам.

— Ээээ, тьфу! Тебя привезли совсем девчонкой. Ты всё позабыла.

— Я всё хорошо помню, госпожа. Да, меня тоже вот так тошнило, но только первые два-три месяца. А потом...

— Что?!

Мирэй вскакивает и тут же падает обратно на лежанку.

—Эй, кто ни будь! Хозяин!

С кормы пробирается пожилой мужчина, хозяин лодки.

— Чего изволите, госпожа Карпантье?

— Господин...

— Лоран, с вашего соизволения.

— Да, Лоран. Скажите, Лоран, есть ли по пути место, хоть какой ни будь городишко, где мы могли бы сойти на берег и нанять ‘экипаж до Роттердама?

— Но вы заплатили за весь путь, госпожа Карпантье.

— Оставьте эти деньги себе. Я не доживу до конца этого путешествия. Пусть они будут оплатой одной небольшой услуги, которую вы мне окажете.

— Что за услуга, мадам?

— Когда мы пристанем к твёрдой земле, я напишу письмо своему мужу. Вы доставите его в торговый дом “Йоган ван Райх и сыновья”. Согласны?

— О, разумеется, мадам! В таком случае вам лучше всего сойти на берег в Плиттерсдорфе. Это небольшой посёлок, но от него рукой подать до города Раштатта, весьма богатого, смею вас уверить. Там вы найдёте достойную гостиницу и сможете нанять экипаж.

— Далеко ещё до него?

— Если ветер ещё продержится, то до вечера мы будем там.

— Что, до вечера?! Ээээ, тьфу! Я умираю.

Камера, стоп! Снято.

   ***

Пристань. Обычная суета речного порта. Уже знакомая барка отваливает от берега. К стоящим у сложенного в кучу багажа Мирэй и Окайе подкатывает повозка.

Окайя обращается к вознице.

— Месье, пардон, герр, вы говорите по-французски?

— Как и все в здешних местах. Куда направляются фройляйн?

— Сначала туда, где можно прилично поесть. Но подальше от воды. Сил нет уже на неё глядеть, не так ли, госпожа Карпантье.

— Да, моя верная Чу-фань. Но право, не знаю, смогу ли я проглотить хоть кусочек после всего. Разве что какой ни будь очень лёгкой пищи.

Она оборачивается на внезапно возникший шум. Его источник - двое отчаянно дерущихся подростков. Вглядывается. На её лице отражается целая гамма чувств: удивление, недоверие, радость.

— Чу-фань, посмотри.

Окайя смотрит в ту же сторону.

— Кажется у одного из них наша сумка. Ах, негодяи. Сейчас я им задам.

И вопя во весь голос, перемежая французский и язык таино, устремляется к драчунам. Возница закрывает ладонями уши.

Драка прекращается моментально, Один из подростков убегает, сумка остаётся у более рослого. Окайя произносит ещё одну фразу на таино, продолжает уже на французском. Хватает парня за шиворот, тащит к повозке.

Возница, отводя руки от ушей:

— О, майн готт! Ну и глотка! Простите, фройляйн, на каком языке орёт ваша служанка?

— На родном китайском, не слышите, что ли? Это с ней бывает от сильных чувств.

Возница:

— Знакомый парень, сирота. Он тут уже с пару недель околачивается на пристани. Вроде подрабатывает по мелочи, но на воровстве его не ловили.

Возвращается  Окайя со своим пленником, не переставая вопить на языке таино.

— Да не крал я вашу сумку госпожа! Кто ж потом даст работу вору?

— Но она в твоих руках.

— Ну, так и есть. Я отнимал её у того воришки чтобы вернуть вам. Надеялся немного заработать. А вы... ой, больно же!

— Оставь его, Чу-фань. Парень, похоже не врёт.

Обращается к нему.

— Ты местный? Как звать тебя?

— Роже. Родители погибли на пожаре. Тут как могу перебиваюсь. Поднести чего, погрузить, проводить. Я с того берега, но тут всё знаю. Можете спросить, кого хотите. Вон, хоть его.

Мирэй оглядывается на возницу. Тот утвердительно кивает.

— Знаешь здесь приличный, как это у вас называется, да, гастхауз. Нам передохнуть немного и нанять экипаж до Роттердама.

— Не здесь, госпожа. В Раштатте. Это рукой подать. “У толстого Клауса”. Там останавливаются состоятельные господа, и станция дилижансов там же. Долго ждать не придётся.

Окайя - вознице:

— Знаешь это место?

— Его все знают. Парень дал вам толковый совет.

Мирэй:

— Ну, раз так... Роже, грузи наши вещи. Поедешь с нами. Мне не помешает ещё один слуга.

Камера, стоп! Снято.
                 ***

Комната в гостинице. Мирэй, Окайя, Эмиль.

Эмиль хохочет.

— Ой, не могу! Как представлю себе вас, капитан, в той лодке. Как вас на речке укачало!

Окайя:

— Не капитан. Бери выше: госпожа адмирал! Да ещё её светлость. Совсем от рук отбился, субординацию забыл.

Эмиль:

— Так точно, командир! Но мы, вроде бы уже на суше. Я уволен вчистую.

Мирэй:

— Оставь его в покое, он прав. Но, как ты здесь оказался и, главное, зачем? Ты же теперь весьма состоятельный господин и завидный жених.

— Всё просто, капитан. Брессон усыновил меня. Теперь у меня снова есть добрый отец. Мы купили таверну в Гавре, и дела пошли совсем неплохо. Но я там совсем заскучал. Тогда, долго рассказывать. Брессон догадался обратиться к барону де Вержи.

— Дальше понятно. Но как ты оказался здесь? Понимаю, что вместе с Домеником, но де Сегюр весьма недоверчив. Как ты доказал ему что ты именно тот, за кого себя выдаёшь, а не шпион сатанистов, будь они трижды прокляты?

— Это было совсем просто, ваша светлость. Я рассказал ему о том, что могли знать только вы с ним и никто другой.

— Интересно, что именно?

— Ну, например, как вы упали в обморок прямо в руки барону, и что он этими руками делал.

Окайя всплескивает руками.

— Опять подглядывал, негодник! Ну, погоди, сожрут тебя летучие акулы!

— Скорей уже летучие собаки, командир. Но видите, благодаря этому, мы снова вместе. Я убедил барона, что хорошо будет, если с вами будет ещё один верный вам человек. А он решил, что лучше не один.

— Объясни.

— С нами ещё Лео и Алон. Они оба прямо влюблены в вас, ваша светлость. С чего бы это?

Лукаво улыбается.

— Они тебе объяснили, не сомневаюсь. Ближе к делу.

— Барон сетовал, что кто-то ОН, не учёл важного обстоятельства. Даже очень богатой купчихе невозможно проникнуть в высший свет. За пределами королевства вам придётся снова стать маркизой и баронессой. А как таким знатным дамам без свиты или хотя бы нескольких преданных слуг? Не нанимать же кого попало.

Окайя:

— Значит я не ошиблась, ты дрался с Алоном? А сумку вы спёрли, чтобы я обязательно подбежала к вам.


— Так точно, командир. Он помчался известить Доменика о вашем прибытии. Тут до Бадена пара льё всего. Доменик снял для вас весьма достойные апартаменты.

Мирэй некоторое время пребывает в глубокой задумчивости.

— Что ты сам можешь сказать об этих ребятах?

— Красавчики, одно слово, херувимчики. Дамы от одного их вида прямо тают. Но толковые. Барон, когда поверил мне и втолковывал, что да как, рассказал, что узнал через них о своих гостях много такого, о чём и не подозревал. Ну, это после того бала, вы лучше знаете. А они мне сами про то ни гу-гу. Зато, как они развлекали дам, столько наболтали... Мне аж снится иногда.

Мирэй и Окайя хохочут.

Камера, стоп! Снято.

             ***


Богато обставленная комната. Мирэй, Окайя, Доменик и Эмиль.

— Ах, оставь ты это всё, Доменик! Мне самой следовало сообразить, что наше инкогнито продержится недолго, и толку от всего этого маскарада не больше, чем от кружевного зонтика в проливной дождь. Кого бы мы из себя ни изображали и в какие бы тряпки ни рядились... Для полуграмотного кучера Окайя ещё может как ни будь сойти за китаянку...

— Но великолепие вашей светлости не скрыть никакими нарядами. А когда вы вдвоём... Простите, что перебил вас, госпожа маркиза.

Мирэй отмахивается.

- Давайте без церемоний, когда мы среди своих. Ты прав, Доминик. Особенно, когда мы вдвоём, нас даже слепой разглядит в любой толпе, как бы мы ни прятались. Что из этого следует, друзья мои?


Окайя, с крайне мрачным выражением лица:

— Что вся эта затея маркиза д’Эртре, уже провалилась, ещё толком не начавшись. Остаётся ждать выстрела в спину или уносить ноги из Европы в края, где мы выглядим как свои.

— И оскорбить короля, бросив ему в лицо его высочайшую милость.

— У тебя есть другое решение?

— Может быть, может быть...

Все с выражением надежды смотрят на Мирэй.

— Окайя, ты помнишь, что означает на языке наших друзей оэна умита?

— Конечно. Хитрые близнецы. К чему ты это? Хотя... погоди.

Доменик:

— А кто это, Эмиль? - спрашивает он, увидев, что обе женщины крепко о чём-то задумались.

— Две змеи на островах. Они очень похожи друг на друга, пёстрые такие, но одна ужасно ядовитая, а другая совершенно безобидна. Ядовитая всегда прячется, а другая... Как тебе сказать? Ведёт себя просто нагло.

— Забавно, но какой в этом смысл?

— А смысл в том, мой милый, - отвечает вынырнувшая из размышлений Окайя. - что ядовитая прячется, чтоб от неё не убегала добыча, а безобидная всегда на виду, чтобы самой не стать добычей. Ну, ты и мудра, маркиза!

По лицам Эмиля и Доменика видно, что они в полном недоумении.

Мирэй:

— Мне очень не понравились рожи этих, на барке. Но тем лучше.

— Чем же, капитан?

— В книгах моего покойного отца я прочла высказывание какого-то мудреца: “Если не знаешь, как сделать, сделай наоборот”. Вот так мы и сделаем. Пусть нас ищут в Роттердаме. Там должно быть полно всякого народу: и смуглых, и раскосых, и чёрных. Не полосатых, разве что. А здесь мы явимся ко двору маркграфа со всем блеском и треском, на какой сподобимся. Такой наглости от на никто не ждёт. Сочтут за авантюристок - самозванок. И отвяжутся. А нам только этого и надо. Закрутим такие интриги!

Глаза Мирэй сияют от предвкушения грядущих дел.

— Но тогда выходит, мы зря уехали из Раштатта? Ведь дворец маркграфа именно там.

Доменик спешит её успокоить.

— Старый маркграф Фридрих VII Магнус сильно хворает, и все дела переложил на сына, Фридриха VIII. А тот построил новый дворец в самом Бадене, где и принимает гостей. Тут на целебные воды собирается знать со всей Европы. Пока мы с Эмилем торчали тут, поджидая вас, видели даже турок и московитов. С туземными слугами, кстати.

— Но это же превосходно, друзья мои! Это великолепно!

Камера, стоп! Снято.
                                                    ***

Эмма вытянулась на постели в блаженной истоме. Не открывая глаз, попросила:

— Элл, не уходи. Полежи ещё так со мной. Так хорошо. Как же хорошо, господи!

— С удовольствием. Спешить некуда, а ты такая приятная, милая. Даже не ожидала от тебя. Но ты смотри, только не влюбись. Вот так поиграться, это всегда с удовольствием, а свою любовь оставь для Артура. Так ему и надо.

Эмма тихо и счастливо засмеялась.

— Артур, он чудо. Он самый лучший мужчина. А ты...

— А я просто умелая массажистка. Можно подумать, ты других мужчин пробовала. Фрррр! Тоже мне, эксперт.

— Да ну тебя, не можешь без подначек.

— А ты не можешь без секса. Вот тут я тебя отлично понимаю и сочувствую. Вот и явила милосердие. А ты оказалась такая пылкая, прямо удивительно.

Эмма сладко потянулась, открыла глаза и уставилась на смеющуюся Эллу.

— Вредина. Но в самом деле, как это я?! Я же не...

— Не лесбиянка какая ни будь.

— Ну, да.

— Не какая ни будь, а латентная. Как все мы, нормальные бабы.

Эмма моментально вернулась к реальности и восстановила тонус. Уселась напротив Эллы почти в её позе. Если бы была такой же гибкой.

— Нормальные?! Объясни. Это своим методом так? Во что ты меня превратила?

— В кого. Но не превращала. Ты та же самая. Не понравилось? Больше не буду. Так и пишем: в клиническом случае Эммы Каас медицина оказалась бессильна. Признаю свою ошибку и обязуюсь делать так всегда.

— Опять дразнишься? Можешь хоть раз побыть серьёзной?

— Попробую, но не ручаюсь. Прислушайся к себе. Тебе всё так же плохо или ещё хуже стало?

Эмма ответила не задумываясь:

— Да что-ты! Хорошо! Прямо вот... странно. После такого с тобой.

— Прямо вот как с Артуром. Ничего странного для обычной нормальной женщины. Всё в порядке.

— В порядке? Я с тобой совсем голову потеряла, вытворяла как последняя извращенка. Это в порядке? По-твоему, это нормально?!

— Тебе хорошо или плохо? Только честно. Врачу и адвокату нет смысла врать. И нечего стыдиться.

— Честно: очень хорошо. Даже прекрасно. Но странно. Значит, я лесбиянка. И ты. Ничего себе, приятное открытие. Как ты сказала: латентная? Уже нет, чёрт бы тебя побрал. Ну, у тебя и метод.

— Ага. Такая гадость. Больше не захочешь.

— Захочу. Прямо счас ещё хочу. Но ты можешь объяснить?

— Могу. Сразу скажу: все мы, обычные бабы такие, только в разной степени. И очень важны условия для проявления. Есть они или нет, и какие, если есть. Это очень интересно, но долго рассказывать. Главное пойми и прими: ты абсолютно нормальная красивая женщина. Точка! По определению: то, что обычно в природе — это не извращение. Это вариант нормы или, в самом крайнем случае, девиация, отклонение. И только. Мы проводили специальное исследование. Правда, это очень интересно.

— И мне очень интересно. Расскажи.

Эмма умудрилась подпрыгнуть, не расплетя ног. Элла только фыркнула.

— Могла бы и не торчать в дверях. Присела бы на пуфик. В ногах правды нет.

— А где она есть? - резонно возразила Ева, войдя в комнату,  но доброму совету последовала.

Эмма в ужасе схватилась за голову.

— Ты всё видела! Подглядывала. Ужас какой!

Голая блондинка покраснела с ног до головы.

— Любовалась. Зашла просто поболтать, а вы тут так красиво всё делали. Ну, не стала мешать. Эллка, ну ты и мастерица. Превратить простой массаж в такое — это дар божий. Права, как ты выражаешься, с девиациями.

Элла пожала плечами.

— Обычная оздоровительная процедура, ничего особенного. Я планировала кое-что оригинальное, но не понадобилось. Такой у неё темперамент прорезался, что прямо ух! Твой Артур просто счастливчик, так ему от меня и передай.

Ева вытянула длинные стройные ноги, прогнулась, достав головой и руками пола.


— Уфф, застоялась я, на вас девки, любуючись. Элл, я тоже такую процедуру хочу. Можно? Или ты устала? Так спешить, вроде некуда. Завтра рано не вставать. У французов праздник.

— Да, точно. Успение пресвятой Девы. Пятница. Значит три дня отдыхаем от кинопроизводства.

— Слушай, это ж вагон времени! Успеем и отдохнуть, и шикарно развлечься. Погуляем и покувыркаемся всласть. Не всё же мужикам удовольствие доставлять. Надо и себе. Научишь нас этой своей процедуре, особенно с этими, с такими вкусными девиациями.

Элла оглянулась на успевшую уже вернуться к нормальной окраске и навострившую ушки, Эмму и незаметно подмигнула Еве.

— Понимаешь, подруга, я хожу тут на процедуры к местным массажистам на студии. Мастера, ничего не скажешь, профи. Но они же на службе. Профессиональная этика и всё такое. А ты своя в доску. И процедуры у тебя интереснее. Вижу, ты ими прямо спасла девку. А то я уже прямо над ней вся на жалость изошла. Ходит, мается: не то совести лишиться, не то пойти в Сене утопиться. Хотя, как по мне, так лучше на сене. Но такие процедуры — это лучше всего для тебя.

Она выразительно посмотрела на Эмму.

— Просто процедуры. Поняла?

Эмма осторожно улыбнулась. Кивнула.

— Эллка же врач, а я — дублёрка-каскадёрка. От этих трюков, знаете ли, всякое бывает. И ни у кого никаких вопросов. Ясно?

Эмма разулыбалась уже совершенно счастливо.

— Девчонки, какие же вы! Какие...!

— Какие уродились, такие и есть. Нет, я больше не могу. Насмотрелась на вас.

Ева быстро разделась, забралась на кровать и обняла Эмму.

— Пока наша прима отдыхает, я сама тобой полакомлюсь. Ух ты, какая сладкая!


Элла некоторое время, улыбаясь, понаблюдала за ними и вышла из спальни. Заказала по телефону ужин на троих и, облачившись в пеньюар, устроилась на диване. Глубоко задумалась. Ну, и как же преподнести им обещанное объяснение? Ведь не отстанут, напомнят. Взять и просто вывалить на них то, о чём она совсем недавно даже не задумывалась? И что ей самой казалось немыслимым, как бедняжке Эмме, скажем. Как бы она на радостях с катушек не слетела. А, вшистко едно, подкорректируем в процессе.


В дверь вежливо постучали.


—Ваш заказ, мадам.
 


=======================================================  ===========================================
       Продолжение следует.