1.
Меня зовут Морс, Николай Сергеевич. Мне 47 лет. Я возглавляю фирму «Паруса надежды». Mы сдаем в хостинг компьютерные сервера. Причем арендуют их по всему миру, в Лондоне и в Амстердаме, во Вьетнаме и в Перу. И т.д.
Под моим началом около 500 сотрудников. В Москве только шестеро. Обстоятельства же сложились таким таинственным образом, что этих шестерых я только и знаю. И они ненавидят меня, а я ненавижу их.
Нет, внешне все выглядит благополучно. Любовь-морковь. Расшаркиваемся друг перед другом, клянемся в уважухе. На самом же деле, чувство страха, почти ужаса — магистральное чувство в родном офисе на Гоголевском бульваре, неподалеку от Храма Христа Спасителя. Рядом я и живу.
Сотрудников опишу как-нибудь в другой раз. Сначала расскажу о престранном приключении в Валдае. В этом провинциальном городишке прошли мои детские годы при бабке Прасковье, в огромном деревянном доме на ул. Февральской. Дом был возведен еще прапрадедом, Михал Иванычем, бухгалтером земства.
Так вот, померла моя драгоценная бабка, отмотав 104 года, и я махнул в городок моих младенческих грез. Именно здесь я впервые сладко поцеловался с девочкой Настей, а спрятавшись в камышах первого плёса, лицезрел, выходящую из озерной воды, голую даму, грудь ее у меня вызвала божественное головокружение.
Впрочем, это другое…
Схоронив же бабку Прасковью на скромном погосте, неподалеку от железнодорожного вокзала, я стал разбирать домашние вещи. Хотелось что-то взять себе на память. Бабушку, бабуличку, я очень любил. Хотя она меня держала в ежовых рукавицах.
Что же захватить в Москву, не слишком обременяя себя поклажей?
Огромные часы под стеклянным колпаком, подаренные моему прапрадеду коллегами-земцами. Не годится… Пыльный, в потертом бархате, фотоальбом. Его можно взять. Тетрадка со стихами Ахматовой, Пастернака, Цветаевой и т.д. Эти запретные стихи бабушка заносила в альбом лично. Ну, и почерк у нее! Как курица лапой. Беру.
А это что стоит на посудном шкафу? Кажется, примус… Помнится, на нем в моем пионерском детстве готовили яичницу на свином сале. Какой артефакт!
Беру.
![See the source image](http://www.irma-l.ru/pictures/primus_rvm.jpg)
Сразу вспомнился булгаковский кот Бегемот, мол, никого не трогаю, сижу, починяю примус.
Приподнявшись на цыпочки, взял примус, потряс его. Батюшки-светы! В нем даже есть керосин. Где у меня спички? Спичек нет. Ладно, это потом.
Хотел увидеть дату изготовления огневого прибора, протер бок рукавом велюрового пиджака. Даты не видать… А ведь любопытно! Изготовлен, к шаману не ходи, в допотопные совдеповские времена, в эпоху драчливых коммунальных кухонь.
Потер со всей дури.
Примус дернулся из моих рук и грянул об пол.
Из него же (и как это только поместился?) выпрыгнул компактный господин в сером костюме, в красном галстуке, эдакий блондин в рыжину, с прозрачными голубыми глазами.
— Кто таков?! — обалдел я.
— Отрежем так, что не срастется, — отреагировал гость. — Замучаетесь пыль глотать. Замочу в сортире!
Я облизнул пересохшие губы. Кого-то этот визитер мне подозрительно напоминал. Кого?
— Позвольте отрекомендоваться, — господин выпятил молодецкую грудь. — Джинн… Джинн Вальдемар… А если полностью, джинн Владим Владимыч. Можно и попросту — Вова.
— Как? — прохрипел я.
— Джинн Вова!
2.
Сели с визитером пить чай, слово за слово, разговорились.
Я придушенно шепчу:
— Никогда б не поверил — что вы есть. Думал, вы исключительно из сказки.
— Какие еще сказки? — Вова в кулаке с треском раздробил сушку.
— Да о старике Хоттабыче. Об этой, как ее, болтливой Шахерезаде.
— Я — натуральный! — джинн скрестил мускулистые руки. Взгляд у мужика пронзительный, я поелозил ягодицами по табурету.
— Допустим… Не буду вопрошать, как ты оказался в этой железяке. Скажи одно, почему так смахиваешь на нашего президента РФ.
— Мы — одно и то же. Матрица! Из одной пробирки.
— Он — джинн?
— Не сомневайся! Ты разве, Коля, не заметил, что какую поганку он не загнет, все ему сходит с рук? А народ его любит еще страстнее.
— Это так… Народ наш, русаки, добрый, но глупый.
— Насчет доброты я бы не согласился. Однако о чем мы? Ля-ля да ля-ля. Ты говори, приказывай. Я обязан выполнять твои команды.
— В каких пределах? Обозначь рамки.
— Сразу скажу — бабок не проси. И грудастых девок. Соблюдая принцип золотой середины.
— Лады! Колбасу будешь?
— Какую колбасу?
— Микояновскую. Высшего сорта.
— Потом будем жрать! Ты — приказывай.
Я почесал затылок:
— Знаешь чего… Наведи-ка ты порядок в моей фирме. А именно в московском офисе. Очень уж стервецы выломались изо всех рамок. Ни стыда, ни совести. Работать не хотят, только повышай им зарплату.
— Короче! Кого замочить?
— А вот это не надо! Только без криминала.
— Тогда сопли не жуй. Четко обозначь проблему.
— Я, Вова, стал заложником толерантности. Всё терплю. Двое из шести моих сотрудников — педики. Две лесбиянки. И один трансвестит.
— Шестой?
— Тот нормальный. Мотя Поросюк.
— Кем работает?
— Месседжер.
— Кто?
— Ну, курьер, говоря по-старинке. Развозит по Москве наши договоры на подпись.
— Ясненько… — джинн грязным ногтем ковырнул во рту, у него, где-то ближе к зубу мудрости, застрял фрагмент сушки. — А теперь экспрессивно, одним мазком, опиши мне каждого персонажа. Вот этот, скажем, трансвестит, кто таков?
— Инженер-системщик Слава Моторылов. Здоровый такой детина. Под 2 метра. Как-то пришел в фирму в красной мини-юбке, блузка с декольте. Мы офонарели.
— Есть от чего! Ну и?
— Здравствуйте, говорит. С этого дня зовите меня не Славой, а Моникой. Трансвестит я по духу. Поклонник гнилой гейропы.
3.
Короче, я джинну всё поведал.
Про Гарри и Сёму, кои со школьной скамьи живут как в Римской армии, они стопроцентные педики. Про Свету и Таню, отвергнувших мужскую любовь, ступивших на скользкую дорожку поэтессы Сафо с острова Лесбос.
— А этот, как его, месседжер Мотя Поросюк, — гулко зевнул Вова, — чистый?
— Вроде бы да. Жрет только много. Хотя не понятно с чего. Его зарплата — мизер.
— Может, ты им и впрямь мало платишь? — подмигнул Вова.
— Побойся бога! Они за моей широкой спиной чудесно обогащаются. Светка, например, на даче в подмосковной Перловке воздвигла целое шубохранилище. Полста шуб! Песцовые, лисьи, соболиные… Даже хорьковые!
— Танька чего?
— Эта, шалашовка, шастает по всему белому свету. Обитает в пятизвездочных отелях. По венецианским каналам катается в гондолах с блудливыми гондольерами. Она даже поднималась на немыслимые высоты в Перу, в мертвом городе. Её, дуру, чрезвычайно волнуют исчезнувшие цивилизации.
— Друзья-педики?
— Сеня отхватил в сталинской высотке хатенку в 300 квадратов. Гарри на Рублевском шоссе воздвигает себе мини-дворец, типа японской пагоды императора Хурахито. Бегают там у него павлины, пасутся лемуры…
— Как разжился г-н Поросюк?
— Да какой он господин? Пролетарий чистых кровей! Не разжился никак. Я ему, обалдую, плачу по твердой ставке. Те же, другие, окучивают международных клиентов. А их — тьмы и тьмы…
— И все-таки именно Поросюк тебе милее всего?
— Именно так! А ведь, кажется, нет личности более отталкивающей. Одевается по-бомжовски. Смердит. Гик! Урод! Но какая-то инфернальная сила меня к нему тянет. Магнитом!
— У тебя как у самого с сексуальной ориентацией? Ты не гомик?
— С младых ногтей натурал! Хотя женщин слегка недолюбливаю. Согласен с чеховским героем, тот как-то заметил: «Женщина, что гусь! Палкой ее ударь, разве она что поймет?»
— Тебя палкой били?
— Ой, что со мной только не делали, пока я раскручивал бизнес! Бандюганы меня вывозили в березовый лес. Сайгаком бежал под свист пуль. Перепрыгивал мшистые пеньки и кочки. Один раз меня даже, как Буратину, вниз головой подвешивали над костром.
— Зачем? — джинн сжал мосластые кулаки с татуировкой «Вова».
— Жаждали получить от меня бабки. Да ты, Вован, не напрягайся. Это типовая история становления капитализма на Руси.
Джинн встал, встряхнулся. Строгий серый костюм его разом преобразился в военно-спортивный прикид. Эдакий пятнистый стиль «милитари».
— Да и впрямь джинн! — ахнул я.
— В Москву, брат Коля, в Москву!
4.
Новогодний корпоратив решили провести в пивном ресторане «Примус», что у метро Беляево.
— Каково название? Примус! — Вова лежал на массажной кровати с нефритовыми стержнями и шевелил пальцами ног. — Может, они про меня что пронюхали?
— Откуда? — я зорко глядел на купола Храма Христа Спасителя, на парящих над ними горластых ворон. — Обыкновенное явление синхронии. О нем еще писал Карл Юнг.
— Слушай, друг, не грузи!
— Синхрония — это случайное совпадение событий. Случайность же, младенцы в курсе, язык бога.
— Во навертел! Скажи лучше, как ты представишь меня своим подельникам?
— Элементарно! Мол, ты мой двоюродный брат. Скажем, из Ростова-на-Дону. Зовут тебя… Сергей Сергеевич.
Джинн взлетел над нефритовыми стержнями кровати. Большие его пальцы в драных носках гневно подрагивали.
— Я — джинн высшей категории. Трижды проходил аттестацию на небесах. Сам архангел Гавриил меня тестировал. И зовут меня — Владим Владимычем. Имя мое не замай. Это святое!
— Эко раздухарился… Выпей успокоительный чай с валерьянкой.
Вова энергично замотался по дубовому паркету.
— Ладно… Замнем… Бабочка у тебя есть?
— Какая еще бабочка?
— Обыкновенная! В каковых голливудские звезды идут по красной дорожке на получение «Оскара».
— Найдем.
— И смокинг. В свет нужно выходить аристократически, с шиком.
Я глянул на Вовины дырявые носки и усмехнулся.
— А ты не усмехайся! — оборвал меня джинн. — Видимость обманчива. Я бы мог и сам навертеть себе любой прикид. Да характер дурной, национальный.
— То есть?
— Хочу всё на халяву.
Раздался телефонный звонок. На проводе Мотя Поросюк, мой славный месседжер, бессребреник, человек золотое сердечко.
— Николай Сергеевич, с возвращеньецем! С наступающим! Счастья и здоровья вашей жене, вашим деткам.
— Ты чего? Жены с детенышами у меня отродясь не было.
— Ах, я куриная голова! Все забыл. Я чего звоню? Может, нам звезд эстрады в «Примус» ангажировать?
— Есть намётки?
— Маню Пугач. И ёйного муженька — Макса Дятлова.
— Что ты подсовываешь старье? Нафталин! Ты, давай, ангажируй кого помоложе. Нужна свежая кровь.
— Вас понял! Свежая кровь будет.
Матвей Поросюк резко положил трубку.
— Идиот! — вскрикнул я. — Никак не может уразуметь, что трубку кладет первым то, кто рангом выше.
Вова стоял у окна, вертел головой. Он всегда в свободную минуту делал физзарядку. Накаченный чёрт. Обернулся:
— Ты же мне талдычил о любви к Моте?
— Люблю его, подлеца. А за что — не знаю…
5.
Ресторан «Примус» поразил навязчивыми булгаковскими мотивами. Вместо швейцара — кот Бегемот в золотых галунах, с примусом в лапах, актер саратовского ТЮЗа, как после выяснилось.
Внутри же всё напоминало антураж «нехорошей квартиры». Закопченный потолок, огромные сундуки, по стенам цинковые корыта, на каждом столике примус, причем с зажженной конфоркой.
— Изобилие примусов меня раздражает… — поморщился Вова. — Зачем мне под нос суют воспоминание о моем узилище?
— Они о тебе не в курсах, — повел я плечами.
Свернули к нашему столу, расположенному покоем подле ватерклозета с буквами «Мэ» и «Жо».
— Идиот Поросюк! — поморщился я. — Неужели нельзя было заказать место козырней?
Подходим.
Мои молодцы живо вскакивают, вытягиваются во фрунт, в глазах нешуточное подобострастие. Я ведь забыл, что мой джинн выглядит тютелька в тютельку как президент РФ. Туз в туз, Гога и Магога.
— Знакомьтесь, — говорю, — Владим Владимыч. Только совсем другой.
— Как же другой? Тот самый! — тяжелые жемчужные бусы Татьяны издали мелодичный звон.
— Зуб даю! — ахнула тощая Светка.
— Я все-таки ближе к оппозиции… — нахмурилась Моника (Слава) Моторылов.
А педики Сема и Гарри испуганно поцеловались.
— Садитесь… — разрешил джинн. — В сортире вас мочить не буду. Хотя тот и рядом.
Матвей Поросюк радостно засмеялся. Во рту его блеснули металлические коронки. На золотые у него нет наличности.
Я окинул взыскательным взглядом Вову. Тот и впрямь похож на действующую вертикаль. Только чуть помоложе и мускулистей. И без карикатурной раздутости щек от инъекций ботокса.
Сели.
Я подцепил вилкой жареного омара. Прихлебнул пивко. И тогда приметил, что сидим только мы с джинном. Мои же подчиненные стоят навытяжку, с вытаращенными глазами.
— Садитесь, мать вашу так! — рявкнул я. — Повторяю, это не президент РФ, а всего лишь мой дядя. Из Костромы. Сергей Сергеевич. А приехал на конкурс двойников действующей вертикали.
Все сели. Хотя далеко не сразу поверили в костромского дядю.
— Какой еще, блин, дядя?! — джинн меня толкнул ногой под столом.
— А как, по-твоему, я должен был объяснить твою схожесть? — шепнул я в Вовино ухо, попутно к этому уху присматриваясь. Нет, это ухо плебейское, с оттенком гопоты, далеко не монаршье ухо. Куда там!
Пиво было странного вкуса, с вяжущей кислинкой.
— Что за бухло? — строго обернулся я к месседжеру Поросюку.
— Вишневое! Самое клёвое… А сейчас по вашему заказу выступит Маня Пугач. На подходе и Макс Дятлов.
— Дурак! Я же просил старье не ангажировать.
— Точно… — смутился Матвей. — Требовали свежей крови. Как же я все позабыл? Старею…
6.
Маня Пугач нас напрягла не особенно. Ее выкатили на сцену в золотой клетке, что бенгальского тигра. Клетка же покрыта элегантным полупрозрачным тюлем, дабы примадонна никого не смущала своим увядающим имиджем.
Песни были хитовые: «Арлекино», «Миллион алых роз», «Всё могут короли» и т.п.
— А ничего Манька поет! — джинн ковырял вилкой в зубах. — Душевненько так. Щемит сердечко.
— Когда она в 70 лет щеголяет голыми ляжками — это моветон, — подхватил Матвей Поросюк. — Хотя лично я эротичных старушек люблю. Геронтофил, наверно. Возбуждаюсь.
Я изумленно скосился на месседжера. Вот он и приоткрыл свою потаенную сущность. Значит, что я имею в своих «Парусах надежды»? Два педика, две лесбиянки, трансвестит и геронтофил свежеиспеченный.
Вова вынул вилку изо рта, постучал оной по глиняному сосуду, наполненному вишневым пивом.
— Дамы и господа! — вальяжно произнес он. — Прошу минутку внимания.
— А голос точь-в-точь как у действующей вертикали, — всполохнулась Светка, острый носик ее побелел, стал алебастровым.
— Мороз по коже! — подхватила Таня.
— Я нынешнего президента не очень-то уважаю… — подхватила Моника Моторылова, мужские ее волосатые руки резко контрастировали с высокой грудью.
— Это почему же, позвольте вас спросить? — джинн перекатил желваки.
— Да балабол он. Мели Емеля. А сам со своей ОПГ грабит Россию. Бандит без стыда и совести.
— Обдирает что липку… — сыто откинулся в кресле Матвей Поросюк. — Несусветной жадности чел. А ведь росточка-то мелкого. Мог бы быть поскромней.
Джинн Вальдемар стукнул кулаком по столу:
— Замочу в сортире!
— Вова, ты чего? — потянул я его за рукав пиджака.
— Какой я тебе Вова? Я — президент РФ!
— Так мы и поверили! — засмеялись педики Сема и Гарри.
Светка и Таня звучно поцеловались. В губы! Трансвестит Моторылов одернул красное платье. Матвей Поросюк нанизал на вилку соленый рыжик.
Тут в зале погас свет.
Маня Пугач на полуслове оборвала песню. Она, кстати, на бис исполняла шлягер «Все могут короли».
Не прошло и четверти часа, как мы все, скованные одной цепью, оказались в автозаке. А тот нас живо доставил в кровавые застенки гэбни на Лубянке, неподалеку от «Детского мира».
ЭПИЛОГ
Через трое суток меня выпустили из КПЗ и я предстал пред ясны очи ВВП.
— Зачем ты меня, джинн, заточил в узилище? — с легким упреком вопросил я его.
Вова меня крепко обнял, обдав волной терпкой волной изысканного парфюма.
— Прости! Достали меня твои лесбиянки с педиками. Да геронтофил хренов. Вот я и слетел с катушек. И еще… Больше меня не называй джинном. Это ведь так, шутка была. Новейшая разработка Сколково. С аистами летал, нырял с дельфинами, теперь вот опробовал статус старика Хоттабыча.
— Понял? А где мои подчиненные?
— В институте Сербского. Избавим их там от сексуальных дефектов. Вернем статус-кво. А тебе же, дорогой мой товарищ Морс, есть доверительный разговор. Хочу тебя видеть на посту премьер-министра.
— Потяну ли?
— Потянешь! Если что, браточки с Лубянки так быстро подправят, что больше не отрастет.
— Тогда согласен… Один вопрос!
— Валяй.
— Когда вы были у меня, кто правил Русью?
— Да я же и правил. Ты хоть иногда, шутки ради, поглядывай зомбоящик. Там по всем каналам орали, мол, я пропал. Я же в этом время осваивал хай-тек технологию «Спрячься в примусе».
— Ах, вот оно что! — облегченно потер я руки.
Неужели стану премьер-министром?!
Как же вовремя я наткнулся на примус!