Жизнь, знаете ли, идёт. Осознаёшь, что в перспективе – ничего, что настоящее - скучно, как минимум, и только в прошлом, копаясь, отыскиваешь эпизоды, приятно ласкающие и смягчающие отношение к настоящему. «Прошлое» - это и детство с его детсадом, школой, пионерскими лагерями, и юность, где самое почётное место занимает институт, и даже «взрослость» (пока не запахло пенсией, старением и сопровождающими оные недугами).  В «мемуарах», а настукал я уже не мало, более всего, пожалуй, высвечены студенческие времена. Вот и сейчас собираюсь продолжить «сагу» на тему институтских будней, коим посвятил свою первую публикацию на «Острове» и которая называлась (см. на авторской) «Экзамены».

Итак, 1-ый курс и предмет, который на мой тогдашний, да и нынешний взгляд к медицине имеет весьма отдалённое отношение -  «Физика». Заведовал кафедрой доцент Владимиров. Я б может и не запомнил, что был он «доцент» и фамилию носил «Владимиров», если б не надпись в мужском, извините, сортире корпуса, где располагалась эта кафедра. На стене чёрным фламастером крупно кто-то написал: «Доцент Владимиров – му-ак!». Ниже было написано: «Сам ты му-ак!», и подпись: «Доцент Владимиров». Не слабо, а?

   Тогда же прославился Владимиров «Докладной» в деканат. Дело было так. Вышел он на крыльцо, а там наши ребята играли в снежки. Некто Володя Эпштейн (доучиться не удалось – отчислен после первого курса) нечаянно попал в него. Доцент мгновенно вернулся и сочинил следующее: «Только что студент В.Эпштейн пытался убить меня снежком». Тогда мы полагали, что он идиот, теперь думаю, что был отличный хохмач.  Несколько раз присутствовал на его лекциях. Каждая начиналась словами: «В вашем учебнике – запишите! - на странице... допущена ошибка: утверждается, что..., а на самом деле должно быть...». и так несколько раз по ходу лекции. Кто-то из его ассистентов позже поведал, что Владимиров конкурировал с автором рекомендованного для студентов мединститутов «Учебника физики», но проиграл. Почему и считал своим долгом высмеивать «победителя».

   И ещё про него рассказывали, что экзамены «ласково» принимает только у девочек, весьма снисходительно относясь к незнающим «уравнение Бернулли» иль «закон Бойля - Мариотта». Сам видел пока готовился: усаживает рядом с собой и повторяет через каждое слово «голубушка»и «милая». Ну а мне не пришлось услышать ни «голубчик», ни «милый», и посадил не рядом, а напротив. Равнодушно отмолчался при ответе на билет, зыркнул на меня глазом, поставил «хор» и сказал «иди». Первая четвёрка в зачётке. Зато открылась дорога на второй курс (куда так и не добрался Володя Эпштейн),

В летнюю сессию на этом «втором»ждали нас Государственные (!) экзамены по «Нормальной физиологии» и «Биохимии». Случившееся на них подробно, может, согласно некоторым отзывам, и чересчур, описано в «Экзаменах» (см.выше) . Естественно, всё остальное имело меньшее значение, в том числе предмет, даже точного названия которого не упомню – что-то типа «общей военной подготовки». Оценка, там выставляемая, в итоговый аттестат не входила, однако на стипендии отражалась. Понятное дело, ничего мы не знали. Накануне экзамена пришли с другом на кафедру, пощёлкали затвором карабина, потолкались среди сокурсников и ...ушли. Экзамен принимал симпатичный подполковник, помнится, отец нашей студентки. Всё честь по чести: «Берите билет. Садитесь. Готовьтесь». Таки взял, сел, вчитался в содержание и понял – проскочу. Вопрос «Элементы стрельбы» не казался мне трудным – как никак, второй разряд по стрельбе имел и отлично помнил, что надо «затаить дыхание при нажатии на курок». Следующий - «Определение крутизны склона на местности» - заставил неслышно пробормотать - ерунда, главное, чтоб «циркуль» был, а уж «Задачи партийных комиссий в армии» мне и вовсе казались предельно ясными (заметьте, задолго до введения пресловутой «6-ой статьи» в Конституцию СССР).  Сижу, скучаю... Наконец, вызывают. «Ну’с!, - Берём винтовку, приклад упираем в плечо, совмещаем прорезь прицела с мушкой и целью, делаем вдох и пла-авно нажимаем на курок; цель поражена!, - Н’дас... А теперь расскажите про «элементы стрельбы», - я, ничем не выказав удивления, снова, - Берём винтовку, совмещаем прорезь прицела с мушкой и целью...,  - Ну что, прямо со всей «целью»,  - Да нет, точку выбираем, - Как эта точка называется?,  - я  полувопросительно, - Точка прицеливания?!, - Ну вот, первый «элемент стрельбы» определили. А воображаемая линия, по которой должна полететь пуля, как называется?, - я с готовностью и даже неким торжеством, - Линия прицеливания, - Правильно. А скажите-ка, что такое «угол места цели»? ,  - в голове проскакивает «ни хрена себе!», лихорадочно ищу, чего бы такое сказать, и, наконец выпаливаю, - Это угол, образованный двумя лучами, исходящими из одной точки, один из которых линия горизонта, а второй, - делаю паузу, в поисках «чего второй-то», и наобум называю только что узнанную «линию», - Линия прицеливания., - Правильно. Переходите ко второму вопросу». Облегчённо вздыхаю, ловлю недоуменно - подозрительный взгляд ожидающего своей очереди  приятеля («эта откуда ж ты всё знаешь? Вроде бы вместе ничего ж...») и бойко рассказываю, как надо определять крутизну склонов: измерить циркулем расстояние между соседними кругами и, чем оно меньше, тем круче склон. «Ага. А теперь внимательно прочитайте  билет и расскажите, как определяется крутизна склонов на местности, а не на карте». Увы, так я и не «рассказал». Долго "мекал", пытаясь вспомнить уроки географии в школе, где, прикладывая тетрадку к глазам, засекали какую-нибудь точку на пути и считали пары шагов. Но вот что дальше, убей, вспомнить не мог. Экзаменатор мягко сказал: «Десять пар шагов. Сколько градусов крутизна?». Я опять погрузился в показные раздумья, морщил лоб, шевелил пальцами и даже шептал про себя, нечто якобы подсчитывая. Сжалившийся подполковник вдруг говорит: «6», - Чего «6», - переспрашиваю, -Градусов. Надо 60 разделить на 10 пар шагов, и всё, - Правильно, -  заорал я, -  Вспомнил!, - Ладно давайте третий вопрос, - «Задачи партийных комиссий» есть направлять и контролировать действие воинской части и её командования,  - и замолчал, - Да, Вы что? -  И он минут пять, как минимум, с энтузиазмом рассказывал об обширных, всесторонних и всеобъемлющих «задачах», а когда закончил  я таки встрял, - Но ведь так и не иначе направлять и контролировать..., -  он вздохнул, мне показалось, печально и продолжил,  - Знаете, Крылов, не могу... Ну, никак не могу, - я похолодел (ужель «пара»), - Нет, не могу..  я Вам «пять» поставить. - Так поставьте «четыре», а?»  - моя настырно-вопросительная реплика. С этим и ушёл.
А друг получил «пять». У него был вопросик о «поворотах направо и налево». Так ему, вместо рассказа, разрешили «показывать», и мы в коридоре отлично слышали, как он топал по комнате, отдавая самому себе команды: «Нали-ивУ!», «Напра-авУ !».

   На третьем курсе самым трудным и примечательным предметом (по крайней мере в Ряз.мед.ин-те,) была «Патологическая анатомия» Изучали мы её весь год. Наш преподаватель  - не могу вспомнить ни имени, ни фамилии – круглолицый, чуть полноватый, вооружённый крупногабаритными очками, которые помогали ему, скорее всего, читать, поскольку обращаясь к нам, он, слегка наклонив голову вперёд, буравил группу глазами поверх очков. Был он, наверное, человеком весёлым и в душе, полагаю, весьма потешался над вверенными его попечению студиозусами. К примеру, начал первое занятия с объяснения, насколько важна пат. анатомия для практикующего врача, особливо хирурга: «Женщина поступила с предварительным диагнозом: - Рак!!! Хирург не режет и не удаляет всё подряд. Нет! Он берёт лишь маленькие кусочки  ткани и отправляет их ...куда? Патологоанатому! И ждёт, ждёт результата анализа. И вот он – результат!  Рак!!! Значит резать надо капитально...», - всё это с пафосом, придыханием, с требующимися по ходу изложения паузами, медленно обводя аудиторию внимательным – поверх очков – взглядом. Заключительная фраза, усиленная высоко поднятым указательным пальцем и произносимая нарочито вполголоса: «И женщина-мать... спасена была!» А  взгляд, до того медленно нас обозревавший, сменяется быстрым мельканием зрачков туда-сюда, туда-сюда... Все это видят, ибо очки-то на кончике носа, и тихонько прыскают в кулачок.

   Вот эта его нарочитая многозначительность демонстрировалась на каждом занятии. «Вы оказывается не готовились! Просто, вынужден поставить Вам двойку и отправить на  отработку. - Студент: - Да я болел, плохо себя чувствовал, что-то с животом... -  Не дизентерия? – участливо и со всё тем же взглядом поверх очков, - Да, нет, - Ага! Теперь, когда выяснилось, что не дизентерия, - новый уже обводящий всю группу взгляд , - Ночь я буду спать спокойно! - и опять зрачки туда-сюда, проверяя впечатление, - Кстати, не забудьте про отработку».

   Не то, чтобы мы пренебрегали данным предметом, но к экзамену выяснилось, что не больно-то и преуспели. Заведовал кафедрой профессор В.К.Белецкий, о котором было известно, что он бывший «левый эсер» (чуть ли не член ЦК) и что не выговаривает половину букв алфавита. Впрочем, человек он был добрый (даже давал в своей квартире приют нуждающимся аспирантам), но на экзамене – «чистый зверь». И вот  экзамен. Все мои друзья сдали досрочно, воспользовавшись отсутствием завкафедрой и получив трояки, что называется «ни за что», у доцентши - крупной черноволосой женщины с зычным голосом. А я, несмотря на уговоры, не  рискнул, хотя этот самый «трояк» светил гарантированно. Пришёл «мой» день. Взял билет. Вроде бы, нормально. Чего-то набросал на бумажке и стал прислушиваться к диалогу очередного страдальца и профессора. Помню, была это «страдалица», и у неё экзаменатор выуживал симптоматику уремии (крайняя степень недостаточности почек). «Ну, отёки, ну то, сё...» . После очередного симптома профессор напористо говорил:  «А ещё?,  – Ну, вот мочой пахнет... - Откуда пахнет?  - Изо рта. - Ещё. - Из носа. - Ещё. - Из мочеполовых отверстий.... -  никогда не забыть мне возмущения, с которым Вячеслав Константинович  (ожидая «от кожи») почти прокричал: - Так ведь оттуда и в нойме пахнет...». Я нырнул под стол и подавился смехом. Наверное не достаточно тихо, потому как сразу же был выдернут для ответа. Профессор бегло глянул на билет, небрежно сунул его под какие-то бумаги, обильно разбросанные по столу, и сказал: «А пейечисийте-ка  нам патоогии, затъягивающие сейдечную мыфцу. Пьинимайте подсказку: их – патоогий -  дойно быть бойфе тъёх, но меньфе тъинадцати... Ха-ха». Начал я вспоминать. Легко назвал пять, потом под настойчивые понукания – Ещё, ещё, гоубчик,  -  изыскал парочку дополнительно и иссяк. Это я. А профессору, коему, вероятно, доставляло не малое удовольствие выявлять пробелы в знаниях, продолжал меня терзать. Я отбивался, как мог, и, в общем, удачно. Где-то через полчаса экзекуция прекратилась. Заглядывая мне в глаза, профессор сказал: «Хоофо бы Вам, Къийов, пау месяцев с книйечкой «Патойогическая анатомия» в йуках пойейять на беегу йечки и тойко затем пъийти ко мне снова. Точно бы пятёйку засъуйи.  А?, - я молчу, - Ну, нет – так уф нет. Идите, «хоофо»»». Взяв зачётку, я, продолжая не отводить глаза, нагло заявляю: «Профессор, я же знаю прэдмет, - Да, йядно, чего уф там. Идите, идите». . А друзья так и остались с «тъойками» и одному из них оная позже помешала стать обладателем «кйасного» диплома.