Эпопея со сливовым повидлом назревала постепенно, исподволь. Мама где-то недели за две до дня «Икс» начинала спрашивать мою тетку, папину сестру, жившую с нами, - не пора ли? Но тетка, знавшая «подноготную» каждого фрукта и овоща (как, впрочем, и многого всего другого), неизменно отвечала: - Еще нет, еще дней десять.    

…О моей тетушке можно рассказывать много и долго. Старая дева, одна из двух близнецов в семье, где было еще восемь  братьев и сестер ( и мой отец среди них), прожила с нами всю жизнь после возвращения семьи из эвакуации, а отца – с фронта. Не проработав ни одного дня на советскую систему, моя тетка не покладая рук от зари до поздней ночи трудилась, ведя наше хозяйство и присматривая за мной, не знавшей яслей и садиков. Родители мои тем временем вкалывали каждый на две ставки: папа бухгалтером в ЖЭКе, а мама – регистратором в поликлинике.

      Да, так вот –тетка… Жили они до войны в деревне, а посему тетка умела все: белить стены и  стирать бесконечные простыни, пододеяльники и скатерти (естественно, руками, да  каждая вещь проходила через эти руки по семь раз – все эти отбеливания, полоскания, крахмаленья и прочее), откармливать кур и великолепно готовить даже из того скудного набора продуктов, что был нам по карману в те голодные  послевоенные годы. А уж в том, что произрастало из земли, она из своего  деревенского опыта знала толк как никто в нашей семье. Немудрено, что она царила в доме и была непререкаемым авторитетом – от бытовых вопросов до вопросов еврейской самоидентификации, торы и талмуда – все дети этой семьи получили добротное домашнее воспитание.

      И вот наступал  этот долгожданный мной день – где-то в середине сентября, когда занятия в школе уже начинались, но еще не требовали от меня, «патентованной» круглой отличницы, особенного бдения над уроками, и можно было весь остаток дня провести «на повидле». Спозаранку, когда папа с мамой уходили на свои службы, а я  по осеннему холодку бежала в школу, моя тетя Рахиль – а было в ней не более полутора метров росту, скрюченная еще с молодости неудаленной грыжей, с вспухшим животом и согбенной спиной, – моя тетка  уже прочесывала базарные ряды, куда крестьяне из ближних сел свозили на подводах огромные плетеные корзины со сливами, в поисках того единственного сорта, который и должен был стать тем самым Повидлом, ккоторому мы так готовились и в приготовлении которого тетке не было равных!

      Когда я возвращалась из школы, работа уже кипела. На веранде, вокруг купленной теткой и доставленной двумя молдавскими парубками корзины,  сидели на маленьких табуреточках все женщины двух семей – нашей и папиного брата, жившей в соседней и выходящей на ту же веранду квартире. Итак, плетеная корзина находилась в эпицентре мизансцены, а все вокруг cидящие извлекали из слив косточки – и УЖЕ, уже тогда над верандой плыл тот особый запах, один из составляющих всего букета запахов, который будет витать и насыщать этот длинный осенний день, один из последних дней бабьего лета. И этот коктейль, этот сгусток запахов – сначала сырой, распотрошенной, «обескощенной» сливы, потом дивный дымка от костра,  затем уже булькающего и пенящегося варева и, наконец, самого Повидла.  Этот запах -  символ моего детства, моего двора, когда все еще были живы, двора, в котором чуть не двадцать соседей, все сплошь еврейский «контингент», жили как одна семья, а сейчас активно участвовали в процессе Творения Повидла.

      Теперь, дорогие  мои, у вас возникает законный вопрос: а где же и в чем варить такую прорву слив? Был, был у нас ответ, и средство такое было!

       На нашей же улице,  в двух кварталах от нас, жила семья другой моей тети. И вот у них-то, на зависть всей округе, был несравненный, огромнейший медный казан с прилагавшимся к нему большущим веслом-лопатой для перемешивания «продукта» в процессе варки.

      И вот, пока на  веранде обрабатывались последние килограммы исходного продукта, мы целой ватагой ребятни-порученцев бежали в тот частный двор за зеленой калиткой, где проживали счастливые и богатые (по нашему тогдашнему убеждению) обладатели Казана. После долгих споров распределив обязанности, кому – в очередь – нести котел, кому – весло, мы наконец доставляли все это во двор, где мужская часть наших  семей уже разжигала костер.

      И начиналосьТаинство Повидловарения. Все тонкости – количество и момент засыпания сахара, добавления сливочного масла и очищенных грецких орехов, даже какого-то количества аскорбинки – все эти стратегические решения принимала тетка. Она же упорядочивала очередь к веслу – всем было невтерпеж пошуровать в котле, чтобы повидло, не дай Б-г, не пригорело. Момент «Икс» также улавливала она – ни минутой раньше и ни позже снять котел с огня. Затем мужчины относили пыхтящего и булькающего Идола на веранду, где в горячем виде повидло раскладывалось в специально приготовленные и ждущие своего часа глиняные кувшины, закупоривалось и отправлялось на чердак, откуда, кувшин за кувшином, снималось и кормило нас всю долгую зиму.

      Стоит ли, господа хорошие, говорить о том, что такого повидла мне больше не доводилось отведать с тех пор никогда, ни на каком континенте и ни при каком политическом режиме…

      А на освобожденном из-под котла костре еще дотемна пеклись на железных листах «синие», как мы их называли, баклажаны – наши и всех наших соседей. И, конечно, не всё без остатка повидло утопало в кувшинах – вся детвора с перемазанными рожицами носилась по темному уже двору с огромными бутербродами –  добрый ломоть хлеба и щедрый шлепок горячего повидла. Ну скажите, какие там биг - маки, какие там бургеры и прочие эрзацы могут сравниться с тем детским пиршеством вкуса, ощущением приключения,чувством братства и бесконечности бытия!

      И сегодня, когда откуда ни возьмись потянет тем осенним дымком моего кишиневского дворового детства , толканет и защемит сладко сердце – власть запахов всесильна над нами.
Вот такое оно было, сливовое повидло из той жизни…