ОНА НЕ ЗАХОТЕЛА БЕЗ НЕГО ЖИТЬ

       Кроме любви твоей
       Мне нету солнца...
           В. Маяковский

     Сквозь негромкие голоса родителей и брата, периодически заходивших в комнату, сквозь доносившиеся из глубины квартиры звуки шагов, передвижения стульев, позвякивание посуды, сквозь  еле слышные за двойными оконными рамами завывания январского ветра она улавливала его далёкий голос.

Голос был тот же, что и все последние недели - слабый, перебиваемый назойливым кашлем и клокотанием в груди, без конца повторявшим её имя: «Жанна! Жанна! Жанна!» И, несмотря на то, что ребёнок в её животе всё время двигался, кожа то в одном, то в другом месте натягивалась, бугрилась и выпирала, она с возрастающим вниманием прислушивалась к далёкому зову любимого голоса.

Вот сейчас, наконец, он войдёт в эту дверь... Вот сейчас... Он войдёт к ней таким, каким запомнился при первом знакомстве три года тому назад - в чёрной широкополой шляпе, вокруг шеи ярко-красный, длинный шарф, летящая походка, красивое лицо, негромкий голос, певучий итальянский акцент и аристократические манеры.

Звон настенных часов. Три часа... Ночь или день? Отчего такой мрак?

Лица входящих и выходящих людей, мебель, её мольберт с ярким эскизом, цветы в горшках, косо летящие снежинки за окном и дневной свет заволоклись чёрным маревом и всё это еле просвечивает сквозь него.

-Моди! Моди! Где же ты? Почему не входишь в эту дверь? Иди ко мне, иди скорее, присядь рядом, вот так, и я разглажу губами твои морщинки на лице...Накину на плечи тёплый плед, буду дыханьем согревать твои озябшие руки, а потом ты приложишь их к моему животу и будешь смеяться, когда наш малыш упрётся своей ножкой в твои ладони.

- О, как я ненавижу этот дом... До тошноты, до обморочной слабости ненавистны мне все в родительском доме. Как они проклинали и гнали меня из-за Моди, из-за моего Моди... Они проклинали и гнали меня... Смешно... Они не могли понять, что я без него сама себе не нужна... Моди смысл или даже стержень моего существования... Я люблю его всегда и всякого - остервенело  работающего по многу часов, пьяного или накачанного гашишем, нищего, бездомного, больного, харкающего кровью. Люблю этого гения, люблю этого человека-урагана, люблю его лицо и тело, руки с кистью и палитрой, люблю глаза, что видят всё не так, как мы.  Люблю!  Люблю!

- Разве они могут понять, какая неудержимая сила почти каждую ночь гонит меня во все злачные места Парижа, чтобы найти его, какое ликование я ощущаю, найдя и выходив его, когда он только мой, мой. И он работает и он любит меня, а я люблю его.

- Вот опять его голос, он зовёт меня... Может быть он стоит под окнами, на улице?  Голос всё ближе, всё громче...

Опять звонят часы. Этот звон напоминает о чём-то, о чём-то, что случилось недавно... Ах, да, звон напоминает... напоминает... да, очень похоже звякали стеклянные и металлические предметы на столике у кровати Моди, в больнице, в руках медсестёр.

 Вдруг... И вдруг сердце остановилось, ком в горле забил дыхание, ледяной холод пронзил её с головы до ног, а ребёнок внизу больно перевернулся.

Она вспомнила...

Жанна почувствовала приближение дурноты и машинально охватила руками низ живота, чтобы не ударить при падении.

Она вспомнила его агонию.

Серое, худое лицо, выпирающие кости грудной клетки, покрытые липким потом, тяжёлое, прерывистое дыхание со звуками лопающихся пузырей, закатившиеся глаза. К туберкулёзу в последние дни перед смертью присоединились симптомы менингита и он умирал, не приходя в сознание. Ему было всего 36 лет.

А имя его было - Амадео Модильяни.

Все, кто находился в больничной палате в тот момент, вспоминали потом, что Жанна не проронила ни одной слезинки, а уходила она так странно: не отводя взгляда от его лица и пятясь спиной к входной двери. Обезумевшую от горя, на девятом месяце беременности вторам ребёнком, Жанну увели в дом её родителей.

Похороны Модильяни были пышными. За гробом, усыпанным дорогими венками, шла огромная толпа - художники, писатели, поэты, писатели, артисты, вся богема Парижа. Пабло Пикассо, увидев эту пышную церемонию, проговорил:

- Видите, он отомщён.

Модильяни входил в «Парижскую школу», объединявшую в первое десятилетие ХХ века около ста художников и скульпторов разных национальностей, собравшихся в Париже из многих стран мира. Все они поддерживали новые веяния и течения в искусстве - в том числе импрессионизм, отвергали традиции и академизм классической живописи и скульптуры, а взамен этого - запечатляли, изображали реальный мир в его подвижности, изменчивости, передавая свои мимолётные, мгновенные  впечатления.

Многочисленные портреты, выполненные Модильяни, особенно женские - оригинальны, полны тайны и отличаются вытянутостью линий и пропорций. Он много рисовал так называемых «ню» - обнажённую натуру, и эти картины на выставках вызывали скандалы среди парижских буржуа.

Модильяни был всегда нищим, неприкаянным, ведущим непутёвый образ жизни человеком. Он много пил, курил гашиш, был вечно бездомен. На Монмартре  расплачивался за рюмку ликёра или бутылку дешёвого вина своими эскизами и рисунками. Но в промежутках между запоями работал, как проклятый, с утра до ночи. Однако его картины не пользовались спросом, их не удавалось продать, известность не приходила и Модильяни продолжал нищенствовать.

Он был необычайно красив и сводил с ума многих женщин, но постепенно вино, наркотики., полуголодная, беспорядочная жизнь погубили его внешность и здоровье.

В последние три года жизни он познал большую любовь. Модильяни познакомился с 19-летней Жанной Эбютерн, студенткой Художественной Академии. Жанна полюбила его, стала его самой лучшей моделью, помощницей, верной спутницей жизни, преданно ухаживала за ним, когда он заболел туберкулёзом.

- Откуда я слышу его голос? - она обвела взглядом комнату. - Может быть он прячется за портьерой или пологом кровати? Да нет, вон там, в тёмном углу я вижу его силуэт. Он опять заигрывает со мной! - и она, тяжело переваливаясь, задвигалась в кресле, улыбаясь и прихорашиваясь.

- Жанна! Жанна! - Ах, голос его так близко. Вот он, за дверью!

И дверь начала медленно открываться.

Какие-то люди обступили её, сквозь застилавшее глаза чёрное марево она не узнала их.

- Прочь, прочь! Он зовёт меня, он сейчас придёт за мной! - и Жанна машет руками в сторону двери, выпроваживая всех.

- Я снова буду позировать ему. Как он тогда внимательно смотрит на меня, мы вместе по многу часов, разговариваем, смеёмся, целуемся, моя душа тает от счастья, он такой обаятельный... Нам так хорошо с ним, он говорит, что у меня длинная шея и совершенные черты лица, что я напоминаю ему лебедя... Ах, милый, любимый, жизнь моя!

И Жанна вспомнила свой лучший портрет из всех тех, что Моди рисовал с неё и который приводил её в восхищение. В строгом чёрном платье она сидит на фоне открытой двери, глаза её наполнены голубым светом, пластичными линиями прорисована её лебединая шея.

Но... Но вот снова озноб, снова сжимается сердце, Жанна вся дрожит, кровь отливает от лица.

Очнувшись, она опять вспоминает леденящую сердце и мозг жуткую картину его конца. Началось всё с того, что Моди в нетрезвом состоянии пошёл проведать свою любимую девочку - двухлетнюю дочь, которая находилась у родителей Жанны. Но его не пустили даже на порог дома. И он легко, не по зимнему одетый, сидел в зимнюю стужу на ступенях дома. И это его убило.

- Как мне жить без него? Вокруг такой беспросветный мрак...

- Всех их я ненавижу - этих людей с оценивающими, холодными глазами. Жизнь так отвратительна... Я без него сама себе не нужна... Отвращение давит на моё сердце, как тяжёлый камень.

- Они загубили  Моди, загубили этого гения... Мне нечего делать здесь... Я чувствую - из меня вынут стержень, нет, не так, у меня отняли опору и я... я скоро упаду куда-то, нет, не упаду... а полечу к  любимому, вон он стоит в своём длинном яркокрасном шарфе и весь окружён сверкающим сиянием, он манит , он улыбается мне, мой ослепительный гений, он зовёт меня...

- Что  делать без него... Я одна в этой мрачной пустыне....Этот мир так страшен...

А откуда-то сбоку она слышала настойчивый, далёкий, любимый голос: - «Иди ко мне... Иди, я жду тебя...Жанна, иди... Иди...»

В четыре часа утра брат Жанны - Андрэ услышал, как в комнате под ветром хлопают оконные рамы. Он бросился в её комнату, подбежал к окну, глянул вниз...

Жанна ушла к своему Амадео.

Она выбросилась из окна шестого этажа, и даже ребёнок, которого она ждала, не смог восполнить утрату смысла её существования.

На старинном парижском кладбище Пер-Лашез, на участке, где хоронили бедных, есть могила с мраморной доской, на которой по-итальянски написано:

«Амадео Модильяни, художник.

Родился 12 июля 1884. Умер в Париже 24 января 1920.

Смерть настигла его на пороге славы».

Прошло немного времени и Модильяни стали называть гениальным художником. Около 500 его полотен, рисунков и скульптур приобрели самые большие музеи мира.

Через 10 лет прах Жанны Эбютерн, с разрешения её родных, был перенесен и захоронен рядом с могилой Амадео Модильяни. И чуть ниже, на той же могильной доске появилась надпись:

«Жанна Эбютерн. Родилась в Париже 6 апреля 1898.

Умерла в Париже 25 января 1920.

Верная спутница Модильяни, которая не захотела без него жить».

4 ноября 2004 года на аукционе «Сотбис» в Нью-Йорке портрет Жанны Эбютерн в чёрном платье работы Амадео Модильяни был продан за 31,3 миллиона долларов.

20.06.2005 в Лондоне на аукционе "Кристис" "Портрет Жанны Эбютерн" продан за 3,25 млн. фунтов стерлингов (5,95 млн. долларов)

18.06.2006 в Лондоне на аукционе "Сотвис" был продан "Портрет Жанны Эбютерн в шляпе" за 16, 3 млн. фунтов стерлингов (30 млн. долларов)

                                                 _________________________