Вот несколько высказываний о нем. «Лицо его — лицо человечества. Если бы обитатели иных миров спросили наш мир: кто ты? — человечество могло бы ответить, указав на Толстого: вот я» -  Дмитрий Мережковский. «Толстой до сих пор является голосом совести. Живым упрёком для людей, уверенных, что они живут в соответствии с моральными принципами!» -  Александр Мень. Хотя должен заметить, что существуют и менее восторженные высказывания.

Цель всех религий мира, как известно, состоит в перестройке человеческого сознания, в достижении некоторого психического состояния. Наиболее откровенно эта цель прописана в буддизме; наиболее возвышенно – в христианстве. Вселенская любовь, о которой говорил Христос, распространяется на всех - от Бога до врагов и обидчиков - и представляет собой такое состояние души, достигнуть которого человек практически не способен. Всё же остальное, чему учил Христос, совершенно естественным образом должно было вытекать из этого, то есть человек должен, в первую очередь, каким-то образом достичь такого состояния любви. Л. Толстой же переставляет акценты в  проповеди Христа, и центральное место отводит непротивлению злу, создав о нем собственное учение.

Но не противиться злу можно, лишь достигнув этого божественного состояния любви. Только будучи переполненным любовью ко всем без исключения людям, как к своим малым детям, можно,  пребывая в  таком состоянии, наблюдать за тем, как они «приколачивают» тебя гвоздями к кресту, протыкают пикой твоё тело – ведь  это твои любимые, ещё несмышлёныши, и поэтому они не понимают, что творят.

Но как же достигнуть такого состояния? А вот об этом Христос ничего не говорит. Христианская Церковь, которую, как известно,  Толстой не жаловал, а она отвечала ему тем же, утверждает, что Христос говорил вообще не о природной любви, а о какой-то совершенно новой любви, в нашем падшем мире недоступной. Только Бог любит той любовью, о которой говорится в Евангелии.

            Хотя Толстой неоднократно утверждал, что никакой иной цели, кроме как правильно понять учение Иисуса  Христа, он перед собой не ставит, на деле же именно он Нагорную проповедь Иисуса превратил в учение о непротивлении злу. При этом содержавшаяся в той проповеди горечь патриота, прозревавшего, к каким страданиям ведут его народ призывы к борьбе и к насилию, совершенно пропала.

            Согласно традиции иудаизма, ответы, на все возникающие в реальной жизни вопросы, следует искать в Торе.  Вот и Иисус пытался применить в конкретных исторических условиях еврейское мистическое учение Иеремии о непротивлении злу. К сожалению, его проповеди не возымели действия. Восстание иудеев против римского правления, которое не сумел предотвратить Иисус, повлекло за собой не только разрушение Второго Храма, изгнание евреев, но позднее, при императоре Андриане – и вовсе запрет на соблюдение традиций иудаизма.

            Спустя без малого 19 столетий Лев Толстой обнаружил, что основным содержанием всех четырех Евангелий является якобы учение о непротивлении злу. Более того, в понимании Толстого именно призыв Иисуса Христа: «не противиться злому», который Церковью вообще предан забвению, составляет стержень христианского учения. Исключение же этого положения, по мнению Толстого, привело к потере цельности всего учения Иисуса Христа.

            Возможно это и так, а возможно, что христианская Церковь, как полагают некоторые, умышленно зашифровала этот догмат. Однако нас в данном случае интересует другой вопрос, - почему вообще возникла такая, казалось бы, неестественная для человека мысль, как непротивление злому. К сожалению, и сам Иисус, и все другие, включая Толстого, не дали ответа на  этот вопрос.

            Можно предположить, что евреям, среди которых проповедовал Иисус, было известно учение Иеремии. Поэтому Иисус счел возможным ограничиться одним призывом к непротивлению – остальное его слушатели поймут сами, вспомнив древнее мистическое учение. Нет, не поняли и призыву не вняли. Да и трудно было понять даже тем, кто  был знаком с этим учением.

Иеремия оплакивал разрушенный Храм и изо всех сил старался осознать причину столь сурового наказания, в справедливости которого он не сомневался. За это он готов был и «вторую щеку подставить», лишь бы понять, в чем провинился его народ перед Богом. Иисус же призывал к отказу от борьбы с римлянами, к которой готовился народ древней Иудеи. Но среди его слушателей активных сторонников той борьбы как раз и не было, т.е. проповедь его была «направлена не по адресу»

Толстой же вообще исходил из того, что в иудаизме не существует учения о непротивлении, и оно впервые было привнесено Иисусом Христом. А не исполнялось оно будто бы потому, что люди не поняли  его полезности. Вот Толстой и сосредоточил все свои усилия на объяснении той пользы, которую несет людям учение Христа о непротивлении злу. Но при этом опять же он ни слова не говорит о сущности зла, которая только и могла породить саму мысль о непротивлении, ставшую основой его учения.

Полезность же этого учения, которую доказывает Толстой, оказалась весьма сомнительной. Спустя всего три десятилетия людей, не причинивших никому зла, стали планомерно уничтожать, к тому же в масштабах доселе невиданных. И люди эти до самого конца не верили, что их, ещё способных приносить пользу, вопреки, казалось бы, здравому смыслу, убьют.  Таким образом, попытки перевести мистическое учение Иеремии в плоскость совершенно реальной жизни не увенчались успехом, так как о такой полезности учения, как привлечение внимания к самой сущности категории зла, никто из проповедников даже не помышлял.

Зло же, сущность которого так и остается непонятой, будучи не пресеченным на корню, от столетия к столетию набирало силу. Сначала, как полагают, Христос был «распят злобой нашего мира». Затем, уже от имени распятого Христа творились бесчисленные злодеяния. При этом ни открытый бунт против сил зла, ни смирение перед ними успеха не имели.

Для нас, пишущих и читающих по-русски, лучшим подтверждением могла бы служить чуть ли не вся русская литература. Бунтовали и Пушкин, и Гоголь, и Достоевский, и Толстой, и почти наш современник Мандельштам. И вот создается такое впечатление, что взбунтовались они лишь для того, чтобы затем раскаяться и смириться. Пушкин написал оду Николаю, Мандельштам – Сталину; Гоголь сжег вторую часть «Мертвых душ»; Достоевский вернулся с каторги проповедником смирения; Толстой стал предводителем непротивленцев. Что же подвигло их к этому? Что открылось мысленному взору каждого из них? К сожалению, приходится лишь ограничиться вопросами.

Будто бы следуя своему основоположнику, христианская Церковь тоже не дает никакого объяснения злу, полагая, наверное,  что объяснение зла могло бы стать его опровержением. В призыве же Иисуса Христа не противиться злому, содержащимся в его Нагорной проповеди, Церковь не усматривает, в отличие от Толстого, никакого «стержневого» учения для христианской веры. Толстовское же учение о непротивлении злу Церковь, как известно, отвергла. Более того, Церковь признает правильным в ряде случаев оказывать злу активное сопротивление.

В применении силы Церковь не находит ничего дурного. Однако поясняет, что сила должна применяться, с  целью  остановить зло, но не мстить. Даже война, хотя и признается злом, но часто меньшим из всех возможных в какой-то конкретной ситуации. Поэтому в нашем мире от лидера требуется умение противостоять злу, пресекая его на корню, когда сила его ещё обманчива (вспомним Германию и Гитлера середины тридцатых годов 20-го столетия). Вера же в то, что зло, в конечном счете, само себя погубит и как-нибудь себя уничтожит, если только ему не противиться, дорого обошлась человечеству.

Толстовские выводы о ненужности и даже вредности борьбы со злом себя не оправдали. Человечество, поддавшись им, позволило злу расцвести, как никогда прежде. Сознавая, что борьба добра со злом носит вечный характер, и даже признавая своё бессилие уничтожить самую сущность зла, следует стремиться обуздать его и оградить от него жизнь насколько это возможно. «Подставить же другую щеку» вовсе не равносильно призыву к пассивности перед силами зла. Даже по христианской вере это означает  лишь призыв подняться выше своих личных обид и не мстить за них, что совпадает со взглядами иудаизма.

Призыв Иисуса Христа «Любить врагов ваших», понятый как требование любить именно тех, кого мы как раз любить не можем, поэтому оказался   совершенно неисполнимым. Объясняется это тем, что христианская любовь, о которой говорил Христос, коренным образом отличается от природной любви и даже противопоставляется ей: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня». Такая любовь практически невозможна в нашем мире. О тех редких случаях, когда людям удавалось подняться до такой любви, написаны книги. Буквальное понимание этой заповеди как простое усиление нашей природной любви представляет собой не что иное, как мазохизм, и ведет лишь к безнаказанности.

В отличие от христианства в иудаизме можно многое найти для понимания сущности категории зла.  Если Толстой приводил рациональные доводы о пользе непротивления злу, которые впоследствии были опровергнуты жестокой реальностью, то в иудаизме зло рассматривается как Божественное творение. Бог всё, и зло в том числе, создал на благо людям. Более того, лишь после сотворения склонности к злу Бог увидел, что всё стало «очень хорошо», а до того было просто «хорошо».

Уже одно то, что зло, как и добро, - создание Бога, делает понятным происхождение призыва Христа не противиться злу.  Своими же корнями призыв этот связан с еврейской мистикой,  а применен он был Иисусом Христом в конкретной исторической обстановке для достижения вполне рациональной цели. Он хотел предотвратить открытое столкновение евреев с римлянами, даже считая их носителями зла, т.к. в иудаизме убедительно показано, что открытое сражение со злом редко бывает успешным.

Первыми евангелисты придали призыву Иисуса Христа не противиться злу универсальный характер. Толстой же, исходя из этой ошибочной универсальности, стал извлекать из этого призыва рациональную полезность. Но первый шаг по пути отступления от истины был сделан всё же самим Иисусом. Именно Он, пусть и с весьма благородной целью, преисполненный патриотическими чувствами, сформулировал призыв к непротивлению злу, воспользовавшись представлениями еврейской мистики о сущности зла. С принятием христианства язычниками эти представления о зле, существовавшие в иудаизме, оказались для них закрытыми.

В чем же состоят эти представления? К вопросу о происхождении зла, на котором уже останавливались, можно добавить, что при сотворении человека и придании ему склонности к злу присутствовал и Сатана. Тогда он ещё был одним из восьми Архангелов,  и в его имени было окончание «ил», он назывался Сатанаил. Впоследствии он был лишен своего сана и изгнан за то, что, возгордившись, отказался служить своему Творцу. С тех пор  его имя произносится без окончания «ил». Потому то Сатане не хуже Творца известны слабые стороны человека.

Если в христианстве основными носителями зла (разносчиками) признаны духи небесные, то в иудаизме – человек. Существование же добра и зла создает у человека потенцию свободы выбора. Возможность добровольного выбора хорошего при наличии соблазна выбрать дурное повышает значимость сделанного выбора. А Бог вознаграждает за добровольный выбор добра, равно как и наказывает за выбор зла. Таким образом, в понимании иудаизма зло представляется основным элементом механизма совершенствования человека.

В распознавании и преодолении зла и, в конечном счете, в его искоренении раскрывается сущность человека. Эффективность человеческих поступков возрастает не только в результате стремления к хорошему, но и в такой же степени в результате сопротивления злу. То есть, путь к совершенству неотделим от распознавания, сопротивления, преодоления и искоренения зла. Совершенство же несовместимо со злом, которое само является величайшим несовершенством. Отсюда придание евангелистами призыву не противления злу универсального характера, превращение его в заповедь, ставшую основой самостоятельного учения, обнаруживает в себе явные признаки сатанинского замысла.

Прежде, чем бороться со злом, нужно уметь его распознавать, ибо во многих случаях отличить добро от зла бывает крайне трудно, так как добро всегда перемешано со злом.  Поэтому даже из зла нужно стремиться извлечь хоть крупицы добра. Классическим примером трудноразличимости добра и зла может служить не отвергнутое Авраамом жертвоприношение своего сына Исаака. Какие только убийцы не пытались искать себе оправдание в поступке Авраама, утверждая, что тоже слышали Голос, призывавший их совершить убийство. И массовые убийства также совершались во благо человечества якобы по приказу «свыше».

Итак, первое, с чем приходится сталкиваться человеку, - это трудность и, вместе с тем, необходимость различать добро и зло. На пути  к совершенству между человеком и добром всегда встают силы зла. Причем, по мере приближения к вершинам совершенства воздействие сил зла усиливается. Поэтому выдающиеся люди, наделенные духовным величием, испытывают на себе наибольшее давление со стороны сил зла.

Трудноразличимость добра и зла, смешение добра со злом делают невозможным завершить процесс совершенствования. То есть, абсолютное совершенство становится практически недостижимым. Итак, с одной стороны, зло подобно боли, которая заставляет искать способ излечения, толкает человека на путь совершенствования. Или, может быть, будучи воплощением несовершенства, отталкивает от себя, поддерживает стремление к совершенству. С другой стороны, как только человек приближается к поставленной цели, силы зла встают на пути, препятствуя завершению процесса. При этом они ещё выступают в качестве заслуженного наказания, когда человек отклоняется или вовсе отказывается от пути к этой цели.     

Так достижимо ли вообще совершенство и абсолютная истина в этих условиях?  Вера в существование Абсолюта породила стремление его познать. Но это стремление в нашем мире полностью реализоваться не может. Попытки додумать до конца любую теорию, создать любое строгое учение приводят  к абсурду.

Фраза о том, что зло, подобно боли, толкает человека на путь совершенствования,  порождает вопрос, а не является ли в таком случае зло фактором всеобщего развития? А если в процесс самосовершенствования человека включен такой мощный фактор, как зло, то не отводится ли развитию первостепенное значение. И ведь действительно, книги мудрецов изобилуют призывами: «постоянно расти и совершенствоваться», «развивать человеческие способности», «осознать возможность к совершенствованию и реализовать её» и даже «развивать созданное Творцом», развиваясь при этом самим.

Но в то же время среди множества заповедей нет ни одной, в явном виде предписывающей развитие в качестве основной задачи, стоящей перед человеком и человечеством в целом. Это, в свою очередь, может послужить поводом, усомниться в точности перевода  первой заповеди, известной в быту как: «Плодитесь и размножайтесь…». Тем более что, как утверждают специалисты, древнееврейский текст книги «Бытия», где эта заповедь приведена, до нас не дошел. Известны лишь его версии в переводах и пересказах, в которых существуют расхождения. Даже гораздо позже написанные книги Ездры не сохранились не только на языке оригинала, но и в переводе на греческий. Существуют опять же только пересказы.

К тому же наиболее активно «плодятся и размножаются» мусульмане, которые, как известно, «Синайское откровение» не признают.  Следовательно, они руководствуются не текстом   заповеди из книги «Бытия», а чем-то другим. Это тоже подкрепляет предположение о возможной неточности дошедшей до нас редакции первой заповеди. То есть, возможно, пересказ этой  заповеди был выполнен под влиянием чего-то, что могло быть известно ещё до «Синайского откровения».

А ещё сами слова «размножаться» и «плодиться» являются синонимами. Кроме того, заповедь в известной редакции «плодитесь и размножайтесь» не позволяет ответить на важнейшие вопросы: «Кто мы, куда идем и для чего?» Но если предположить, что первоначальной редакцией первой заповеди было «Плодитесь и развивайтесь», тогда всё становится на свои места.

И действительно, западная цивилизация, в отличие от восточной, похоже, пошла по пути, который больше соответствует заповеди «Плодитесь и развивайтесь». Правда, развитие в рамках западной цивилизации приняло, в основном, характер научно-технического прогресса, что отмечается почти всегда как негативный фактор. Но, вместе с тем, развитие в направлении достижения партнерства с  Творцом признаётся богоугодным, особенно, если учесть, что сам Бог уже перестал творить на Земле.

Люди же дополняют предоставленный им Творцом мир множеством предметов от простой игрушки до захватывающих дух произведений искусства, от простой спички до сложнейших технических устройств. Человек, подражая Творцу, создавшему Вселенную десятью речениями, тоже сначала «высказывает» каждый предмет рукотворного мира, формулируя свой замысел, содержащий, как минимум, основные черты задуманного предмета.

К сожалению, этот путь прогресса не привел, как мечталось людям, к счастью. Счастье, как показал опыт, не в количестве земных благ. Но полное их отсутствие облегчает отказ от земной жизни вообще и открывает путь в шахиды. Поэтому стимулом к борьбе с «бездуховным Западом», возможно, служит желание насладиться знакомыми и желанными радостями хоть на том свете, коль скоро они оказались недоступными на этом.  Поэтому все лозунги исламистов лживы и циничны, проникнуты злобой и простой завистью.

Так как процесс духовного роста может, при желании, идти в любых условиях, он не прервался даже во время Катастрофы. А в самый мрачный период средневековья, когда евреи подвергались неслыханным гонениям, эти невзгоды лишь послужили толчком к постижению законов мироздания.  Именно в ту мрачную эпоху Лурия создал свое бессмертное произведение, в котором сформулировал совершенно новый взгляд на человека; трансформировав опыт национальной катастрофы, он отверг идею безнадежности еврейской судьбы.

Истинная религия, т.е. религия,  очищенная от идеологии, утверждает, что без духовного роста настоящий прогресс невозможен. Когда не удается сохранить первенство духовного начала в процессе развития техники, начинается деградация духовной стороны жизни, что, в конечном счете, может привести к уничтожению жизни вообще.

Прогресс, создавая и поддерживая иллюзию уничтожения мракобесия, в частности, в форме религиозного фанатизма, способствовал замене веры в Бога верой в неограниченные способности человека. В результате вместо скромности и смирения от осознания ограниченности собственных сил разрасталась человеческая гордыня. Отринув Бога, человек начал себя мнить Богом, которому доступна власть над природой, над законами человеческого существования и пр. пр. Вместе с успехами прогресса оскудевала духовная жизнь. При этом плодами прогресса, как правило, в первую очередь, завладевали худшие в морально-нравственном отношении представители человечества.

Человек, вооруженный новейшими достижениями техники и свободный от Высшей ответственности, превращается в зверя, причем, в самого опаснейшего из всех. То, что в XX столетии человечеству удалось избежать глобальной катастрофы, кажется просто чудом. Если бы немцы во время Второй мировой войны успели создать атомное оружие, то при наличии у них средств его доставки, которые нуждались лишь в конечной доводке, такая катастрофа произошла бы неизбежно. В условиях той неслыханной бесчеловечности гитлеровское руководство, вне всякого сомнения, пошло бы на массовое применение этого оружия. Все усилия человечества последних столетий построить рай на Земле обернулись бы адом, избежать которого не удалось бы никому, включая самих немцев.

Пока же глобальной катастрофы человечеству удалось избежать. Атомное оружие было применено ограниченно и локально. Во-первых, потому что его применили американцы, а во-вторых, потому что в нем уже не было необходимости. Однако у нас существует возможность представить себе, что могло бы произойти. За пределами академической истории, в книгах «Посвященных» содержатся рассказы о предшествующих цивилизациях, погибших в результате глобальных катастроф, которые были вызваны злоупотреблениями новыми технологиями.

Технократическое развитие каждой цивилизации вело к конфликтам и войнам с применением сверхмощного оружия. Результатами этих войн стали две глобальные катастрофы, которые пережила Земля. В первой такой катастрофе погибла лемурийская цивилизация, когда   смещение земной оси вызвало увеличение силы тяжести, которое привело к глобальным изменениям земной коры, климата и потопам. Во второй глобальной катастрофе, вызванной точно такими же причинами, погибла цивилизация атлантов.

Наша арийская цивилизация, похоже, развивается по такому же сценарию. Но принципиальные отличия, существующие между нашей цивилизацией и предшествовавшими ей, внушают нам известную долю оптимизма. Основой для такого оптимизма служат, как ни странно,  ограниченные возможности нашей пятой расы, которую лишили прямого доступа к знаниям Высшего разума. В результате мощнейшие виды энергии оказались недоступными людям пятой расы. Но при этом они наделены большей по сравнению с предшественниками способностью к логическому мышлению. А это вселяет надежду, что им удастся найти способ избежать очередной глобальной катастрофы.

 При чтении религиозных работ Толстого  обращает на себя внимание ещё и то обстоятельство, что он, восторгаясь христианским учением, с такой ненавистью обрушивается на иудаизм?   Сверяя пересказ Толстого четырёх Евангелий в части характеристик иудаизма с текстами самих Евангелий, можно легко обнаружить и неточности, и приписывание Христу слов, которых нет ни в одном Евангелии, и искажения исторического фона, и преднамеренную выборку эпизодов и т.д.  И всё это направлено на достижение одной цели – опорочить иудаизм.

Но начнем по порядку, а именно, с предисловия к «Краткому изложению Евангелия». Л. Толстой пишет, что, начав изучать христианство, он обнаружил  «рядом с высоким христианским учением связанное с ним чуждое ему безобразное учение еврейское». Дополнительно к этой общей характеристике иудаизма можно привести пересказ слов Иисуса из VII гл. Иоанна со ссылкой на стихи 14 – 19 и 21 – 24: «А ваш письменный закон Моисея весь исполнен противоречий». Но ни в этих, ни в каких других стихах Иоанна не говорится о противоречивости закона Моисея. Чем больше Л. Толстой восторгается учением Христа, говоря о нём, что оно «самое строгое, чистое и полное…, выше которого не поднимался до сих пор разум человеческий», тем яростней он обрушивается на иудаизм.

Во введении ко II главе своей книги Л. Толстой резко критикует древнее еврейское учение, опираясь на высказывания о нем Иисуса. При этом в запальчивости он  приписывает Иисусу то, чего нет ни в одном Евангелии, Например, он пишет, что «Иисус отверг соблюдение субботы». Но ведь Иисус лишь призывал  к пониманию сути, которая состояла в том, что «суббота для еврея, а не еврей для субботы».  Иисус  попытался привлечь внимание народа к внутренней духовной сущности учения.  Л. Толстой с пренебрежением пишет и о жертвоприношении Богу животных -  «в этом была молитва иудеев», не желая проникнуть в суть этого обряда.

Вопреки своему же собственному заявлению о недопустимости толкования учения Христа,  Л. Толстой не только позволяет себе разного рода толкования, но и приписывает Христу слова, которых нет ни в одном из Евангелий. Например, во второй главе своей книги «В чем моя вера»  он пересказывает  слова, якобы принадлежащие Христу: «Нельзя соединить старого учения – внешнего богопочитания – с моим учением – дел любви к ближнему», ссылаясь при этом на V главу Луки стихи 33-38. Однако подобного утверждения у Луки нет, зато есть слова о недопустимости выкинуть «хоть одну черту из старого учения».

Что касается  непримиримости, с которой ведет споры Христос с книжниками и фарисеями, то всё это становится очень понятным, если учитывать исторический фон. Во времена земной деятельности Христа правящей партией в  Иудее, входившей в состав Римской империи, была партия саддукеев,  которые были сторонниками эллинизации, а в иудаизме признавали лишь писаную часть закона, отвергая все толкования и комментарии, утверждая, что строго придерживаются буквы закона.

Во времена написания Евангелий, после полной потери независимости Иудеей, саддукеев уже не существовало. И этим объясняется упоминание авторами Евангелий фарисеев, которые взяли на себя сохранение иудаизма и потому стали врагами христиан после того, как произошел окончательный раскол между иудаизмом и христианством, и христианство стало религией язычников. Представить себе, что  Л. Толстой не знал этого, очень трудно. А если всё-таки не знал, то лишь потому, что не желал знать из-за   врожденного антииудаизма.

К сожалению, нельзя ограничиться только этими претензиями к Л. Толстому.   Вынуждены продолжить их список. В 10 главе, пересказывая заседание синедриона, на котором пытались сформулировать обвинение против Иисуса Христа, Л. Толстой пишет: «Если иудеи поверят в его учение о том, что все люди сыны одного отца и братья, что нет в нашем народе еврейском ничего особенного от других народов, то римляне совсем заберут нас…».

В Евангелиях от Луки и Иоанна, в которых описывается этот эпизод, и на которые ссылается Л. Толстой, сказано следующее: «Римляне придут и овладеют местом и народом нашим». А придут римляне якобы потому, что народ называет Иисуса царем иудейским. Об избранности или, наоборот, об отсутствии таковой вообще ничего не говорится. Зато хорошо известно, что именно тезис об избранности еврейского народа всегда использовался  и используется до сих пор антисемитами в качестве одного из основных жупелов.

И, наконец, в последней главе, описывая суд над Иисусом, Л. Толстой не только отступает от исторической правды, но и от всех четырех Евангелий. Толстой «очеловечивает» Пилата, чтобы усилить впечатление от жестокости иудеев, хотя из истории известно, что Понтий Пилат был самым жестоким правителем Иудеи. Толстой пишет во введении к 12 главе: «Пилату жалко было Иисуса, и он стал уговаривать архиереев, чтобы они простили Иисуса…». Слова «жалко» нет при описании этой сцены ни в одном из Евангелий.

В той же 12 главе у Толстого есть еще один  пассаж, который тоже  носит весьма  сомнительный характер. Речь идет о сцене ареста Иисуса. Она описана совершенно по-разному у Матфея и у Иоанна. У Матфея Иуда показывает стражникам, которых он привел, кто из находящихся в саду есть Иисус. У Иоанна Иисус сам выходит и выдает себя.  Л. Толстой использует описание этой сцены из Евангелия от Матфея – почему?

Может ли этот краткий анализ некоторых религиозных произведений Л. Толстого служить, если не основанием, то хотя бы намёком на присущий ему антисемитизм. Может быть, столь негативное отношение к иудаизму сформировалось в противовес внезапно возникшей уже в зрелые годы увлечённости христианским учением, как бы, для сохранения эмоционального равновесия. Это негативное отношение к иудаизму могло усиливаться и перерастать в абсолютное его неприятие  ещё и под влиянием  очень нелестных высказываний Иисуса Христа в адрес иудейских служителей церкви. Л. Толстой тоже подвергает острой критике православных церковников за извращение ими учения Иисуса Христа. И к церковному христианству, особенно к православию, Толстой относится, наверное, не лучше, чем к иудаизму.

Здесь мы сталкиваемся с ситуацией очень непростой для объяснения. Евреи, сохранившие в рассеянии на протяжении двух тысяч лет все атрибуты нации, подвергаясь непрерывным гонениям, болезненнее всех других народов реагировали на критику в отношении себя и своей религии, которая раздавалась «со стороны». Другими словами, одно и тоже, сказанное евреем и неевреем,  всегда воспринималось совершенно по-разному (это вообще должно быть присуще всем малым народам, а евреям, лишённым собственной территории и какой бы то ни было государственности, особенно).

Иисус Христос тоже критикует иудаизм, зло спорит с книжниками. Но в период своего земного пребывания его воспринимали евреем и общался, в основном, он только с евреями. Проклятиями же переполнены  книги всех пророков. Вот лишь некоторые. «Я истреблю Израиля с лица земли… и будет Израиль притчею и посмешищем у всех народов» (3-я кн. Царств IХ. 7). «Они будут навозом на земле. И будут смерть предпочитать жизни. Все они прелюбодеи, скопище вероломных. Как лук напрягают язык свой для лжи. Язык их убийственная стрела. Сделаю Иерусалим грудою камней, жилищем шакалов. Накормлю этот народ полынью, напою водою с желчью. И рассею их между народами, и пошлю вслед их меч, доколе не истреблю их.» ( Иер. VIII. 2, 3; IХ. 2, 3, 8, 11, 15, 16). Иезекиль, начиная подобно Иеремие, доходит совсем  уж до изуверства: « Отрежут у тебя нос и уши, а остальное твое от меча падет.» (Иез. ХХIII. 25).  Но, как известно, пророки говорили не от себя, а от имени Бога, который относился к народу Израиля, как отец относится к своим детям. И то, что могут простить отцу, не прощают никому другому. В этом, наверное, и состоит та тонкая грань, переход за которую так опасен.

Спускаясь с «небес» на грешную Землю, следует отметить, что часто именно евреи «вторгались» (и не только с критикой) в жизнь других народов. Но при этом они выступали не как «чужаки», а как люди, проникшие в культуру народов, среди которых им выпало жить. Разве можно, например, считать в этом отношении Мандельштамма менее русским, чем Ахматову, или Пастернака по сравнению с Цветаевой. Разве Пастернак в «Докторе Живаго» описывает русскую революцию как еврей? Да, и вообще, он не ощущал себя евреем.

Ничего подобного нельзя сказать ни о ком из представителей «большого народа».  Разве можно то же самое сказать, например, о Гоголе, описавшем в «Тарасе Бульбе» сцену казацкой расправы над жидами. А созданный им же образ жалкого духом, трусливого еврея, прячущегося «под юбкой своей жидовки», многократно повторенный, со всех сторон размалёванный практически всеми возведенными в ранг классиков русской литературы, прочно врезавшись в память российского обывателя, сохранялся более столетия. И лишь храбрость и мужество, а главное непревзойдённые военные успехи солдат израильской армии еврейской национальности, так как граждане Израиля любой другой национальности до недавнего времени не призывались в армию обороны Израиля, пошатнули этот образ.   

Однако вернёмся к Толстому в связи с его попыткой соединения четырёх канонических версий Евангелия. Впервые подобная попытка была предпринята ещё во II веке н.э. сирийцем Татианом. Почему церковь не пошла по пути создания единого текста? – Из уважения к личности создателей этих текстов? Ну, один из них, Иоанн, согласно предположению некоторых исследователей, мог быть учеником Иисуса Христа. А чем прославились другие, например, тот же Матфей? Только имя его, совпадающее с именем одного из первых учеников Иисуса, вводит в заблуждение.

Может быть тексты важны тем, что дополняют один другого? Отчасти это имеет место, но лишь отчасти. Во многих же случаях, описывая одни и те же эпизоды совершенно по-разному, они  лишь порождают противоречия. Всё это даёт повод предположить, что четыре текста были освящены церковью с тем, чтобы и в этом не следовать принятой в иудаизме традиции, согласно которой список Торы, отличающийся хоть одним знаком от всех других списков, считается недействительным и подлежит уничтожению. У Толстого же эта традиция, соблюдающаяся иудейскими священнослужителями, как ни странно, не вызвала никакого противления, а наоборот, желание её внедрить в православие.

Так в какого же Бога верил Толстой? Отношение к Богу, которого христиане почитают Богом-отцом, а иудеи – единственным Богом, Творцом всего и вся, у Толстого, похоже, сформировалось под влиянием древних гностиков II века. Именно в ту пору происходил окончательный разрыв между иудаизмом и христианством. Обосновывая его гностики утверждали, что мир сотворен злым Богом, а  Бог любви и правды, воплотившийся в Христе, есть совсем другой Бог, а не Творец мира. Но и Христа Толстой понимал человеком, сумевшим яснее и понятнее всех выразить волю Бога. Молиться же ему как Богу считал величайшим кощунством. В письме Синоду Толстой писал, что верит в Бога, которого понимает как дух, как любовь, как начало всего. Верит, что Бог в нём, а он в Боге. Это уже ближе к индуистскому пониманию Божества.
(Окончание следует)