Предвестьем льгот приходит гений

И гнётом мстит за свой уход.

Борис Пастернак «Высокая болезнь»

 

Погожим майским днём команда Акимова собралась в полном составе в его квартире, чтобы отметить шестидесятилетие своего лидера. Настроение у всех было праздничное, хотя официальные майские праздники уже отгремели. Но предвыборная кампания подходила к концу, и акимовцы уже ощущали вкус победы. Как в песне, которая совсем недавно звенела со всех динамиков: «Ещё немного, ещё чуть-чуть…»

 Не хотелось думать, что «последний бой – он трудный самый». Этих «боёв» за прошедшие несколько месяцев хватило с лихвой, хотя «война» поначалу казалась проигранной. Акимов не поднимался выше третьего места из пяти. Но выборы по округу, по которому баллотировался Марат Георгиевич, были признаны недействительными – никто не набрал большинства голосов. Объявили повторные выборы. Тогда  почтенные доктора наук и молодые «мэнээсы» выдвинули Акимова по второму разу.

Второй круг пошёл удачнее. Марат Георгиевич за это время научился общаться с избирателями не как с докторами наук и «мэнээсами», а как с обычными людьми. Марк Холодов сочинил имидж кандидата и велел всей команде строго его придерживаться. Но с ним никто не спорил, все были согласны рассказывать про Акимова, как про борца за справедливость с затхлой советской бюрократией. А Герц придумал листовки «с разделяющейся боеголовкой». Дело в том, что по закону можно было выпустить лишь ограниченное количество печатной агитации. Тогда Саша предложил выпускать их сдвоенными. На одной стороне – Акимов в окружении нескольких учёных и писателей, призывающих голосовать именно за этого кандидата. На другой – портрет одного Акимова и краткая его биография, написанная геологом Наумом Борисевичем в полном соответствии с составленным Холодовым имиджем.

 Марат Георгиевич уверенно набирал очки, и его команда позволила себе на один день расслабиться за круглым обшарпанным столом тридцатилетней давности. Ели варёную без мундира картошку с квашеной капустой и чокались стаканами с сухим белым вином. Ничего лучшего продуктовые магазины в эпоху, когда правда лилась в изобилии, а полки были девственно чисты, предложить не могли.

 Недостаток вкусной пищи заменяли воспоминания.

 – Марк, а ты помнишь, как мы вешали листовки по улице Ленина, а сверху, с балкона, одна тётка спросила: «Вы никак за Акимова агитируете?», – говорил изрядно повеселевший Герц.

 – Саша, таких дамочек было много, всех упомнишь, – отмахнулся было Холодов.

 – Да нет, она, узнав, что мы за Акимова, громко так на всю улицу крикнула: «И правильно! И пусть он пьёт кровь…»

 – Вспомнил! Я тогда пришёл в ужас: Акимов-вампир в моём имиджевом портрете не значился.

 – Да-да, конечно. Но она закончила так: «…и пусть он пьёт кровь из проклятых бюрократов».

 Все за столом засмеялись и поискали глазами самого Марата Георгиевича, чтобы увидеть его реакцию на этот забавный эпизод. Только его в комнате не было. Казалось, он растворился среди книжных полок, которыми вся комната была заставлена по периметру.

 Однако вскоре он «проявился» с телефоном в руке, шнур от которого тянулся откуда-то из коридора.

 – Тут звонят из московского «Мемориала», спрашивают, кого бы нам послать на подмогу, – пояснил Марат Георгиевич. – Вот если, например, журналист Щекочихин приедет, мы сможем с ним встречу организовать.

 Юрий Щекочихин, редактор отдела расследований «Литературной газеты», недавно опубликовал сенсационную статью «Лев прыгнул», где впервые заявил о существовании советской мафии.

 – Организуем без проблем, – заверил Герц.

 – Проблема будет в том, что эффект получится почти нулевой, – возразил Холодов. – Я знаю Щекочихина – замечательный парень. Только заикается и дикция никакая. А те, кто читал его статью, и так уже за нас.

 – Ну что же…, – задумчиво вздохнул Марат Георгиевич и ушел с телефоном куда-то в глубины коридора.

 Повисла пауза, поток воспоминаний остановился после невольного напоминания об ещё не сделанной работе.

 – А я считаю, что всё-таки зря отказались от Щекочихина, – прервал тишину Герц. – Нам сейчас любая помощь не помешает.

 – Но ведь Холодов сказал, что эффект нулевой, а ему видней, он тоже журналист, – бесстрастным голосом произнёс Наум Борисевич и почему-то рассмеялся.

 Его смех никто не подхватил, но сразу несколько человек согласились с Герцом. В споре о нужности и полезности визита Щекочихина акимовцы не сразу заметили, что Марат Георгиевич вновь появился в комнатных дверях с трубкой в руках.  

 – Они предлагают поэта Евгения Евтушенко, – сообщил Акимов.

 – Так это другое дело, он популярен, его знают, любят, – обрадовался Холодов тому, что не напрасно отверг Щекочихина.

 – А чего мы мелочимся, давайте академика Сахарова попросим, – то ли в шутку, то ли всерьёз предложил Борисевич.

 – Да чего уж там, пусть сам Горбачёв Михаил Сергеевич приезжает, – сострил Герц.

 Акимов снова удалился, а его команда принялась придумывать, кого бы ещё можно было позвать на подмогу. Дошли до генсека ООН. Дальше ехать было некуда. И в этот момент Марат Георгиевич прервал веселье, вернувшись в комнату уже без телефона:

 – Андрей Дмитриевич Сахаров прилетит послезавтра в двенадцать часов сорок пять минут.

  

ххх

 На послезавтра у Саши Герца было назначено свидание на теннисном корте с большеглазой любительницей здорового образа жизни Женей Каневой, а Марк Холодов в этот день должен был идти на день рождение не то чтобы любимой, но всё же уважаемой тещи Регины Павловны. Но если Герц без особых проблем перенёс встречу с девушкой на две недели, чтобы сразиться с ней уже после того, как закончатся предвыборные баталии, то Холодову отвязаться от похода в гости к матери жены оказалось куда как сложнее.

 В конце концов, супруги Холодовы заключили мирное соглашение. Лиля договаривается через горком партии об аренде большого зала Дома политического просвещения для того, чтобы Андрей Дмитриевич Сахаров смог именно там встретиться с жителями города, а Марк за это вместо встречи с академиком покупает цветы и идёт поздравлять Регину Павловну.

 Соглашение было выполнено в одностороннем порядке. По просьбе Лили горком согласился предоставить народному депутату СССР Андрею Дмитриевичу Сахарову большой зал для встречи. А вот Марк Викторович к тёще в день её рождения так и не пришёл.

 В полдень Акимов со своей командой прибыл в аэропорт. С левой стороны аэровокзала возле зала для особо почётных пассажиров они увидели большую группу людей с плакатом «Приветствуем академика Сахарова на нашей земле!». Впереди группы стоял невысокий мужичок в простеньком костюмчике с хлебом-солью на расшитом полотенце. По обе стороны от мужичка стояли вихрастые девушки – одна в джинсах, другая – в юбке, но обе держали в руках цветы.

 

Акимовцы оторопели от такой неожиданной самодеятельности, и только Герц с раздражением заметил:

 – Это команда лётчика Полугрудова. Вот ведь ненасытные, хотят и тут к нам примазаться!

 Лётчик Полугрудов был единственным действующим соперником Акимова на этих выборах. Остальные выбыли на предыдущих этапах борьбы. При этом лозунги Акимова и Полугрудова были схожи: долой партийную бюрократию – даешь демократию!

 Акимовцам пришлось разместиться без всяких плакатов между полугрудовцами. Только оказалось, что все они неудачно выбрали место для встречи. Академик Сахаров вышел из самолёта вместе с обычными пассажирами и вскоре показался на ступеньках аэровокзала, мигом окружённый журналистами и оторопевшими зеваками.

 И тут выяснилось, что встречать его пришли не только активисты соперничающих команд, но представители местной власти. Первый секретарь горкома партии Громов первым подошёл к академику, и предложил сесть в чёрную партийную «Волгу». Андрей Дмитриевич осмотрелся и хрипловатым тягучим голосом обратился к журналистам.

 – Я приехал к вам, чтобы поддержать Марата Георгиевича Акимова, – сказал академик. – Я надеюсь, сумею найти слова, чтобы убедить людей голосовать за него.  Это самый широкий человек из всех, кого я знаю.

 «Самый широкий человек» не смог предложить лауреату Нобелевской премии мира для перемещения по городу ничего лучшего, чем «Москвич-412», которым владел один акимовцев. Но старенькая и скромненькая машина академика не смутила. Он прошёл мимо партийной «Волги» и сел вместе с Акимовым на заднее сиденье «Москвича». Сотни людей пришедших встречать – кто Сахарова, кто своих родственников – проводили машину аплодисментами.

 

На сиденье возле водителя устроился Герц. Машина покатила во Дворец культуры целлюлозно-бумажного комбината. Саша каким-то образом сумел уговорить его директора дать большой зал для встречи с академиком.

 По пути заехали на местное телевидение. Толя Славкин жаждал записать интервью с Андреем Дмитриевичем. После увольнения Онищенко Толик совсем осмелел и запросто хозяйничал в павильоне, тем более, что был выходной день и никому другому павильон был не нужен.

 Андрей Дмитриевич не возражал. Он сел в предложенное кресло, операторы зажгли свет, но тут в павильон впорхнула мадам Московская. Это была симпатичная молодящаяся женщина средних лет с прекрасно уложенными волосами. Московская – это была её фамилия. «Мадам»  – называли её за глаза подчинённые. А сама она сменила на посту главу местного гостелерадио Онищенко.

 – Та-ак, и кто разрешил съёмку? – поинтересовалась «мадам».

 – Это же Андрей Дмитриевич Сахаров, – ошалело, чуть не проглотив язык от изумления и наглости какой-то мелкой телесошки, произнёс Славкин.

 – Я разрешения на съёмку не давала, па-апрашу покинуть помещение, – приказала грозная теленачальница.

 Скандал разгореться не успел. Андрей Дмитриевич молча встал и вышел из павильона. В коридоре он спросил Славкина:

 – Мы можем здесь записать интервью?

 – Конечно, можем.

 – Тогда начинайте.

 Свет был поставлен за пять минут. Всю беседу Славкина с академиком записали на одну камеру.

 Через полчаса Андрей Дмитриевич в сопровождении Акимова и Герца входил в переполненный до отказа зал Дворца культуры бумажников. А Марк Викторович Холодов заскочил домой, чтобы успокоить жену и твёрдо ей заявить, что про день рождения Регины Павловны он ничуть не забыл. Вот только он доставит прославленного академика до здания политпросвещения и тут же с цветами отправится к тёще.

 В это время Андрей Дмитриевич общался с народом в местном драматическом театре. За это мероприятие отвечал один из активистов акимовской команды Алексей Маркин, служивший в этом театре актёром, но игравший большей частью медведей в детских утренниках и дедов морозов на новогодних ёлках. Он был по-доброму сбит в плечах, да и сам был человеком добрым. И это помогло ему сохранять спокойствие в той ситуации, в которой он оказался.

 Когда Марк прибыл в театр, чтобы сопроводить академика на теперь уже последнее ответственное мероприятие, он увидел просто-таки героическую картину. Несколько десятков человек рвались в зрительный зал, но их напор в одиночку сдерживал Лёша Маркин, повторяя, как рефрен, одну и ту же фразу:

 – Ребята, ну поймите же, там все места заняты, все проходы тоже заняты. Ну не на люстре же вам висеть?

 В ответ он слышал нелепейшие обвинения:

 – Вы партийная сволочь!

 – Такие, как вы, в 37-м людей сажали и расстреливали.

 – Это вы Пастернака в гроб загнали и «Доктор Живаго» запретили.

 Алексей и не пытался оправдываться и объяснять, что в 37-м он ещё не родился, а когда умер Пастернак, ему не было и двух лет. Он упорно твердил, как мантру: «Все места заняты, все проходы заняты, не на люстре же вам висеть».

 Марк немедленно пришёл на помощь своему соратнику, пригласив всех в дом политпроса, куда желанный академик прибудет через каких-нибудь полчаса. Когда нападавшие ушли на другое место дислокации, Холодов договорился с Маркиным, что тот сам доставит Андрея Дмитриевича до следующей точки. После чего Марк отправился в угрюмое серое здание рядом с главной площадью города, обладавшее актовым залом на шестьсот мест.

 Когда Марк Викторович прибыл на место, перед ним предстало зрелище, очень похожее на подготовку к штурму неприступной крепости. Небольшая площадь перед домом политпроса была заполнена людьми. Это были те, кого не пустили на встречу с Сахаровым, до которой оставалось пятнадцать минут. Возле стеклянных дверей стоял невозмутимый директор Виктор Ивановский – стройный и высокий, как жердь. В этой ситуации он напоминал столб с указателем «Проезд воспрещён».

 

Холодову Ивановский сообщил, что большой зал забит от отказа, ещё до отказа забиты две большие аудитории, куда будет вестись ретрансляция встречи. Больше никого пускать нельзя.

 – Остаётся единственный выход: перенести встречу на площадь, туда все поместятся, – предложил Марк.

 – Нельзя, – спокойно произнёс Ивановский. – Это будет митинг. А митинг надо регистрировать за десять дней.

 – Но ведь толпа разнесёт весь ваш дом политпроса к чёртовой матери, – начал было кипятиться Холодов.

 – Что ж, тогда мне придётся искать другую работу.

 – Вы-то работу найдёте, а вот где мы через десять лет установим мемориальную доску: «Здесь выступал лауреат Нобелевской премии мира академик Сахаров»? – мрачно сострил Холодов, понимая, что кипятиться бесполезно.

 – Но может вы хотя бы большие динамики на окна поставите, чтобы люди могли слышать, – кинул ещё одну идею Марк.

 – Нет у нас таких динамиков, – отрезал директор.

 Акимов и Сахаров появились на двадцать минут позже назначенного времени. Внешне эти люди ничем не походили друг на друга – высокий, чуть сгорбленный академик с гладко выбритым лицом и бородатый темпераментный Акимов, ростом чуть повыше сахаровского плеча. Сахаров говорил медленно, как бы печатая каждое слово. Акимов, обладая отличной дикцией, выдавал слова быстро, но не суетливо, не смазывая их. И всегда молчал, если говорил его всемирно известный гость, перед которым он, впрочем, не испытывал какого-то пиетета. Пиетет испытывали все остальные.

Андрей Дмитриевич как-то сразу сообразил, что именно Ивановский распоряжается домом, где ему предстоит выступать, а потому подошёл прямо к нему, минуя Марка Холодова.

– Я требую поставить микрофон на площади, – вежливо, но настойчиво проговорил академик. –  Люди хотят слышать, вы не имеете права лишать людей этой возможности.

В ответ Ивановский привёл всё тот же аргумент про несанкционированный митинг.

– Тогда поставьте на окна большие громкоговорители. Люди должны услышать то, что будет говорить Андрей Дмитриевич Сахаров, – предложил Акимов, не подозревающий, что эту идею уже подкидывал активист его группы Холодов.

– А-а, ну это без проблем, – невозмутимо согласился Ивановский, и вскоре на двух окнах третьего этажа действительно появились громадные динамики. Марку осталось констатировать про себя избитую истину: что позволено Юпитеру – не позволено быку.

Через десять минут из этих динамиков послышался голос академика. Он говорил тихо, но толпа как-то мгновенно замолчала, стараясь не пропустить ни одного его слова.

 – Я приехал сюда на один день, чтобы поддержать моего друга Марата Георгиевича Акимова, – повторил Сахаров то, что уже сказал в аэропорту. – Я знаю его лично с 1968 года, но ещё раньше я знал о политическом кружке, за участие в котором его арестовали в первый раз. Они пытались разобраться в самых главных  вопросах развития нашей страны. Они вели свою работу под лозунгами «Вся власть – советам!», «Земля – тем, кто её обрабатывает, заводы – тем, кто на них работает!». Это лозунги Октября, но они были сочтены антисоветскими. 

 Его спросили, что он думает о Горбачёве. Сахаров для начала попросил поверить ему, что его мнение об этом человеке никак не связано с тем, что он освободил академика от горьковской ссылки. Горбачёв – не идеальный лидер, но сегодня нет другого, кто смог бы повести страну в нужном направлении.

 Спросили и про Ельцина.

 – Огромная ошибка – те преследования и клевета, которой он подвергся, – спокойно, как бы на одной ноте, говорил Андрей Дмитриевич. – Думаю, Ельцин – крупная личность. Знаю, он пользуется огромной и всё возрастающей популярностью. Она заслуженна. И вместе с тем, я считаю, что для такого масштаба задач, которые стоят перед страной и её руководством, единственным лидером является Горбачёв при всех его недостатках.

 Провожали Андрея Дмитриевича в аэропорту немногие – мало, кто знал, когда он улетает. И всё-таки его уговорили пройти через депутатский зал. Вместе с ним туда прошли Акимов, его жена Ирэна, Холодов, Герц и Борисевич. Каким-то образом туда прорывались по одному молодые люди, чаще девушки, чтобы взять автограф и тут же исчезнуть.

 Андрей Дмитриевич покорно подписывал книги, какие-то открытки и чьи-то фотографии, а то и просто обрывки газет. Чувствовалось, что он устал, ему не очень-то хочется это делать, но ещё более не хотелось обидеть этих молодых людей. Он только спокойно констатировал:

 – Мои автографы в последнее время девальвировались. Я их слишком много раздал.

 Марк явился домой прямо из аэропорта. Ехать на день рождение Регины Павловны уже не имело смысла. Он пребывал в настолько возвышенном настроении, что ему верилось, будто убедить жену простить его не составит труда.

 Он открыл дверь своим ключом и услышал из спальни её голос:

 – Не заходи ко мне, я с тобой развожусь.