EN
Старый сайт
"ЕБЖ (если буду жив)"
Профессор Борис Соломонович Шкляр был незаурядной личностью. Выходец из еврейских местечковых низов, сын простого столяра стал ведущим специалистом в своей профессии и блестящим педагогом. Он был строг и требователен, но студенты его любили, хотя и побаивались его привычного «А, п-п-по-че-че-чему?». Он заикался, но только в начале некоторых слов. И вообще, несмотря на плохую дикцию и выраженный еврейский акцент речи, его лекции легко слушались, и всё сказанное усваивалось прекрасно.
Сын вначале обманул его ожидания, хоть и стал профессором, благодаря папиным связям и пониманием правильности этого шага для обеспеченного будущего. А до поры, до времени он больше любил пользоваться благами папиных заслуг, посещать рестораны, ездить на фешенебельные курорты, развлекаться с красивыми и доступными женщинами. И отец был прав, когда в сердцах подчёркивал разницу между ними в том, что он, сын простого ремесленника, столяра – краснодеревщика, из местечка Борисов, добился многого, стал профессором, а он, сын профессора, рос таким избалованным и никчемным оболтусом.
C годами, особенно после смерти отца, продолжая его фамилию, молодой врач, всё же взялся за ум, остепенился (в прямом и переносном смысле) и защитил обе диссертации по советской системе ненужности второй, переиздал отцовский учебник и тоже стал профессором и заведующим параллельной кафедры, но без отцовской харизмы…
Сын профессора всё же был обделён вниманием и любовью отца, возможно и по иной причине. Ибо вся нежность и любовь отцовской души была отданы дочери, родившейся с врождённой водянкой головного мозга. С годами головка увеличивалась, а мозг отставал, и её психика оставалась детской и далеко неполноценной. В те годы лечение водянки мозга ещё было примитивным и мало эффективным. В областном центре, где жила семья профессора нейрохирургов вообще не было в штате лечебных учреждений, а консультанты из Киева или Москвы только разводили руками.
Приходя домой, профессор, прежде всего, заходил в комнату дочери, где в кроватке лежала девочка с непомерно большой головкой и несоразмерно маленьким тельцем. Он нежно обращался к ней, разговаривал, пытаясь найти контакт с мало соображающей девочкой, не адекватно относившейся к окружающей её действительности. В этом было её счастье и неизбывное тяжкое горе, и несчастье отца. В эту комнату, обычно никто, кроме самых близких людей не входил, и далеко не все посетители квартиры профессора знали об этом ребёнке. Девочка была ухожена и при ней всегда находилась няня, привязанная душой к ней, добросовестная сопереживавшая женщина. Она же и увезла ребёнка к себе в село, когда семья профессора была вынуждена эвакуироваться из города перед приходом немцев.
Говорили, что девочку убили немцы или свои же «доброхоты» - полицаи, но точных сведений об её кончине у меня нет, а тайна семьи профессора не разглашалась, так как профессор и сам не любил открывать свою душу даже перед самыми близкими людьми и о его личной жизни никто и ничего не ведал. Другое дело вопросы лечения больных, научные проблемы, личные дела врачей и сестёр для него всегда были небезразличны, и во многих судьбах своих коллег и сотрудников он принимал активное участие.
Особенно близко он переживал состояние и страдания пациентов детей. Когда умерла его шестилетняя пациентка от лейкемии, профессор тяжело это переживал и написал о ней стихи, с чтения которых после его смерти начала свою первую лекцию его коллега. Быть может, он в этих стихах хотел рассказать и о своих страданиях, связанных с несчастной судьбой его собственной не излеченной дочери, о своей горькой отцовской любви. К сожалению, стихи эти я не нашёл, а по памяти не всегда получается восстановить былое…
Подписывая свои рекомендаци и, письма, частные записки этот мудрый и всеми любимый врач, учитель и простой, но весьма эрудированный и образованный профессор из низов, с огромным чувством юмора, после достижения им пожилого возраста, всегда ставил в конце три буквы – ЕБЖ. Эта аббревиатура показывала его философское отношение к жизни, как всё понимающего старого врача, означала – «если буду жив».
Так он однажды, отослал приехавшую по вызову родных машину «Скорой», посчитав, что обойдётся без помощи коллег, как часто поступают врачи по отношению к себе и своим близким. И…, внезапно, умер, не подписав очередное, лежавшее на столе перед ним послание этими тремя буквами, ибо слово «если», как и вся
фраза, потеряли свой кураж.
ПРОФЕССОР И ЕГО СЫН...
Мой дядя по маме, рыжий русский интеллигент еврейского происхождения Е.П.М., уроженец Мариуполя, получивший блестящее образование ещё в Петербурге, был одним из ведущих профессоров научно-исследовательского института акушерства и гинекологии имени Отто, но уже в городе Ленинграде. Он жил, как я помню, с женой и сыном на улице Моховой недалеко от цирка, дома офицеров и Литейного проспекта.
Почему я так запомнил? Да потому, что цирк был виден, когда я шёл в гости и пообедать во время моего студенчества в Кораблестроительном институте и жизни в общежитии, а Дом Офицеров – недалеко от поворота на Моховую, на Литейном.
На Литейном проспекте, также недалеко от дома дяди, жила родная сестра моего отца, моя тётя, в огромной коммуналке с тремя детьми и русским мужем-выпивохой.
А в доме офицеров молодая, значительно моложе мужа, красивая и не вполне образованная, жена профессора, родная сестра моей мамы, преподавала молодым офицерам английский язык, который сама слегка выучила на краткосрочных курсах. Но офицерам она нравилась, и посещение занятий было отличным. Перед каждым занятием они устанавливали или разыгрывали очередь, кто будет сегодня провожать училку домой… Тётушка приехала покорять легендарный город из славной Жмеринки, и молодой перспективный профессор был сражён.
Сынок их, мой младший двоюродный братик с трудом преодолевал путанный воспитательный процесс двух, совершенно различных по возрасту, социальному происхождению, менталитету и образованию родителей, и нередко ставил их в неловкое положение своими поступками и высказываниями. Однажды при гостях он закрыл папу в туалете и последний молча просидел в нём до их ухода, так как посчитал для себя неудобным устраивать шум. Но освобождённый из плена после ухода гостей, когда, наконец, отвлекавшая всё внимание гостей на себя жена-красавица догадалась о случившемся, и открыла дверь в туалет, вырвавшийся из заключения папаша, ещё более порыжевший на фоне покрасневшей в гневе кожи лица и шеи, буквально, набросился на испуганного сыночка. Но весь его возмущённый пыл остыл после двух-трёх мало вразумительных интеллигентных «ругательных» фраз. Вроде: - «Глупый!» и - «Как тебе не стыдно!»…Современный профессор, наверняка, высказался бы покруче, а то и влепил бы пощёчину.
В другой раз профессор, задумавшись, возвращался после работы домой с купленными по заданию жены рядом в магазине куриными яйцами. Его обгоняли двое не совсем трезвых рабочих с лопатами в руках и случайно задели, сбив шляпу и разбив яйца в авоське. Об этом громогласно объявил братец, как только гости сели к столу: - «А папу ударили лопатой по голове и разбили яйца!». Рыжий папа, как обычно, покраснел, но ничего не сказал, а маме пришлось тут же переводить эту двусмыслицу на понятный язык.
Вполне очевидно, что им было всё же трудно воспитывать отпрыска, когда папа уже постарел, а мама ещё не повзрослела…
Но мы отвлеклись от профессора. Он был крупнейшим авторитетом в вопросах бесплодия женщин и его консультации добивались многие из них, желавшие обзавестись детьми. «Но огромное это светило, к сожалению, было еврей!», как пел Владимир Высоцкий по поводу нейрохирурга, профессор Канделя. Эта фраза из песни была к месту и здесь.
На Всемирный Конгресс по бесплодию женщин в Аргентину, кандидатуру профессора М., конечно, не утвердили, а вместо него туда отправился тоже вполне заслуженный акушер-гинеколог, профессор Жордания, автор учебника, по которому я учился в институте. Он тоже был не русским, а грузином, но главное, что не какой-то «безродный космополит»…
Самолёт из Аргентины с делегацией врачей упал в Атлантический океан по какой-то причине и Жордания погиб. А профессор М. остался работать в Институте и умер в своей постели. Бывает и такое…
Правда, через некоторое время профессору всё же предложили представлять советскую науку по вопросам бесплодия женщин на конгрессе в Бельгии, но он, поблагодарив, отказался, сославшись на какие-то уважительные причины, и не преминул сказать, что, мол, в Аргентину он уже слетал. Это уже была обида, но вполне объяснимая…
УЧИТЕЛЬ
«Я стал образованным, набираясь
знаний у всех, кто меня обучал».
Царь Давид (Книга псалмов,199,99)
"Куницыну дар сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень!
Заложен им краеугольный камень.
Им чистая лампада вожжена!"
А. Пушкин.
Выбрав для себя с первых шагов в медицине хирургию, как будущую специализацию, я и не предполагал в какую именно узкую часть её уведёт меня судьба. Я читал взахлёб популярные книги о хирургах, неоднократно ходил на поклон к телу Пирогова, что покоится под Винницей в часовенке его родового имения «Вишня», ставшего музеем. Незамеченным мною предзнаменованием выбора моей будущей специализации стали самые интересные для меня лекции по невропатологии профессора Альперовича Павла Марковича. Он читал их чётко, содержательно и доступно пониманию и конспектированию. Возможно, что решение загадок неврологического диагноза уже тогда пробудили во мне тягу к изучению и лечению нервной патологии. Правда, в субординатуре по хирургии под влиянием золотых рук уролога Макарца, научившего меня многим манипуляциям, я задумывался о возможности стать его последователем, но не стал им.
Уехав после окончания института в Караганду с маминым подарком - книгой «Основы практической нейрохирургии», я всё еще не знал, кем буду. Стечение многих обстоятельств решило всё за меня. Это и горящая путёвка на специализацию по нейрохирургии, доставшаяся мне случайно, как попавшемуся на глаза главврачу и в штат больницы. А также встреча и совместная работа в Караганде с увлечённым нейрохирургией общим хирургом и интересным человеком Александром Марковичем Косвеном. Всё это стихийно привело меня к выбору нейрохирургии моей специальностью. После специализации по нейрохирургии я обрел право лечить нейрохирургических больных. И мы с доктором Косвеном обслуживали больных, в основном с травмами черепа, позвоночника и периферических нервов, по всей Карагандинской области. Полетали над её просторами на самолётах санитарной авиации и поездили на машинах по бескрайней казахской земле.
Но это ещё не была нейрохирургия. И я ещё, как нейрохирург был в зачаточном состоянии. Не было школы. Не было умения. Не было опыта. Азы нейрохирургии, преподнесенные мне на достаточно высоком уровне в Тбилиси моими учителями из кафедры нейрохирургии института усовершенствования врачей, профессором Константином Платоновичем Чиковани и доцентом Отари Акакиевичем Сигуа, требовали систематизации, проверки практикой, приобретения опыта.
Я тогда уже чувствовал, что медицину выучить нельзя. Её надо понять. И только тогда можно прикладывать к пониманию опыт практической работы. Иначе получится ремесленник, набивший руку, искусный манипулятор. Такой хирург, а особенно нейрохирург, очень опасен, ибо вооружен и полем его деятельности является головной мозг..
Но мне повезло, и я встретил в своей жизни Учителя, который и сделал из меня нейрохирурга довольно неплохого уровня.
Исаак Давидович Вирозуб. Бывший партизанский доктор. Благодаря своим способностям, медицинской грамотности, трудолюбию и темпераменту, он стремительно ворвался в нейрохирургию, постиг её и достиг в ней совершенства. В киевском научно-исследовательском институте нейрохирургии у академика Александра Ивановича Арутюнова не было другого, столь надёжного и полноценного помощника, каким стал Исаак. Они были в чём-то похожи. И по темпераменту и по прекрасной оперативной технике, и по умению увлечь молодёжь, и по способностям учить её специальности. Но и стали чем-то мешать друг другу, так как со временем им вдвоём стало тесно. А когда ещё между ними появилась женщина, то под крышей института вовсе не оказалось места для двоих. И тогда профессору Вирозубу пришлось покинуть любимый Киев и возглавить клинику нейрохирургии в Донецком научно-исследовательском институте травматологии и ортопедии. А для клиники и для всех нас это был звёздный час.
Как по волшебству, периферийное отделение нейрохирургии, по сути являвшееся нейротравматологическим, возглавляемое Виктором Ивановичем Кондратенко, тружеником и знатоком позвоночно-спинальной травмы, превратилось в нечто, подобное филиалу Киевского института. Научный подход, внедрение прогрессивной методологии диагноза, совершенствование оперативной техники и общей врачебной культуры – всё это привнёс с собой профессор Вирозуб. О таком учителе и наставнике можно было только мечтать. И нам с ним повезло.
Умножились научные публикации, защищали диссертации не только научные сотрудники, но и простые ординаторы, практикующие врачи, участились выезды на конференции, симпозиумы, съезды. Клиника становилась известной, приобретала авторитет.
Но Вирозуб мог быть и «Зверобоем», как полушутя, переиначивали его фамилию, когда его эмоциональность и безудержный порой темперамент и скоропалительная взрывчатость вредили делу и отворачивали от него людей, не знавших его лучшие качества, нивелировавшие недостатки. Дипломатом он был не очень хорошим. И резал правду-матку без оглядки на душевные силы и характер собеседника. Страдали сёстры и санитарки, обижались врачи. Становились недругами сотрудники. Он был отходчив, но успевал «наломать дров». В помощь профессору приходилось иногда просить разрешения передать его распоряжение без него. Тогда оно выполнялось беспрекословно.
Уйти от учителя мне всё же пришлось, но не потому, что я его разлюбил или бросил, а потому, что жизнь заставила. Я должен был и смог променять свой статус старшего ординатора областной больницы с соответствующей нищенской ставкой, на должность ассистента вновь созданной кафедры нейрохирургии в мединституте. В перспективе мне светила и доцентура. У меня, как и у Вирозуба, было двое детей, и я был вправе пытаться поднять свой жизненный уровень, понимая, что своими возможностями я обязан Исааку Давидовичу. И никогда об этом не забывал. Моё место старшего ординатора уже мог занять созревший для этого доктор Чипко Станислав Степанович.
Однако мои беседы с учителем были тщетными. Он меня понять не мог, а главное, не хотел по одной причине. Заведующим кафедрой нейрохирургии был её основатель, профессор Виктор Иванович Кондратенко. Его заклятый враг. Расстались мы холодно, не попрощавшись и без добрых напутствий мне, как ученику. И не простил меня мой учитель до конца своей деятельности и жизни в Донецке. Так и проработали мы рядом в параллельных клиниках одного города ещё около 30 лет. Я внедрял в свою нейрохирургическую деятельность врача и преподавателя все его заветы и методы и чувствовал его виртуальное наставничество, но ничего изменить уже было невозможно.
Встретились мы по-доброму, по-семейному на улице Иерусалима у дома, где он жил, а затем посидели за столом и выпили вина в знак позднего, но всё же примирения. Это было очень трогательно и волнительно для обоих. Учитель и ученик на склоне лет.
Через пару лет после этой встречи, избавившей меня от гнетущего чувства вины перед учителем, хотя я и был «без вины виноватым», он умер, и покоится на Масличной горе в Иерусалиме.
А я, пока жив, буду помнить его имя и всё, что дал мне мой учитель – мою профессию врача нейрохирурга, мою учёную степень и мою квалификацию.
Нисина Ляля 
Кравченко Валерий 
Вайнер Ирина 
Аарон Борис 
Демидович Татьяна 
Берлин Адольф 
САЛЬНИКОВА Анна 
Некрасовская Людмила 
Верник. Михаил 
Кладницкий Давид 
Городецкая Лина 
Борисов Владимир 
Андерс Валерия 
