Здравствуй Нюра, прощай Нюра...

Вор - рецидивист Владимир Олегович Шиш, по всем бумагам и ссылкам проходящий под кличкой Кукиш с маслом, задумчиво стоял посреди внутреннего двора Бутырского замка с большой фанерной лопатой для уборки снега, насаженной на лощенный от сотен рук суковатый, толстый черенок.

 В углу, на скамейке, на самом солнышке сидел утомленный вертухай, застенчиво сжимающий плотными ляжками полированный приклад автомата. Бдительный страж, слегка разомлевший под лучами робкого, зимнего солнца, грыз жаренные тыквенные семечки, интеллигентно сплевывая шелуху в кулак, откуда, по мере наполнения последнего, она отправлялась ему под ноги, обутые согласно устава в добротно прошитые толстой дратвой белые, мохнатые валенки.

Кукиш с маслом уже разбросал большую часть тяжелого, липкого снега по вдоль темно-бурых, кирпичных стен и теперь с каким-то жгуче-тоскливым взором оглядывал оставшийся островок нетронутого снега.

- Эх! Мать моя женщина!- неожиданно воскликнул Владимир Олегович, и отбросив в сторону, надо полагать, уже поднадоевшее свое орудие пролетариата и скинув расплющенные брезентовые рукавицы, с каким-то даже благоговением опустился на колени посреди тюремного двора. Влажный снег под ним тревожно скрипнул, и вертухай, не прекращая грызть семечки, вперил в согбенную спину уголовника свой неусыпный и зоркий, чекистский взгляд.

А уголовник в это время  тонкими и чуткими, покрасневшими от снега пальцами карманного вора, самозабвенно лепил снежную бабу. Снежный ком, с каждым движением его рук становился все больше и больше, слой за слоем наматывая на себя липкую снежную массу, с бурыми травинками и  невесть откуда залетевшими сюда, за пятиметровые стены прелыми березовыми листочками.

Надсмотрщик,  всполошившийся было по-началу, несколько успокоился и вновь погрузился в тыквенную нирвану. А снежная баба тем временем  росла и хорошела на глазах. Большие выпуклые глаза ее кокетливо  глядели на тюремный, жилой бокс, а крючковатый, крупноватый нос, выдавал в скульпторе скрытого, подсознательного семита.

Обойдя вокруг своего творения несколько раз, Шиш решил, видимо,  для большего правдоподобия приделать ей и груди. И не страшно, что вышли они у него несколько разными по объему, и вместо сосков у бабы этой торчали сигаретные окурки -главное, что получилась, как не крути, а все ж таки баба, можно сказать,  даже  женщина...

Звонок на обед застал Владимира Олеговича за созданием голых женских ступней, торчащих из-под нижнего шара, несколько похожих на ласты для подводного плавания, но, тем неменее, довольно сексапильных.

- Могешь! - завистливо проговорил вертухай, осмотрев скульптуру вблизи.

- И кто ж такая будет?- в голосе его слышалась откровенная зависть.

- Нюра... - прошептал смущенно Кукиш с маслом и, привычно сцепив руки позади своего тощего зада,  пошел в камеру.

Каждое утро матерый   рецидивист Владимир Олегович Шиш подходил к забранному толстой решеткой окну своей камеры, где по циркуляру от 1897 года о содержании каторжных людишек,  должны находиться не более пятнадцати человек одновременно, но при современных реалиях  содержалось отчего-то не менее сорока, и, глядя на стоящую посреди двора снегурку, тихо говорил:

- Здравствуй Нюра.

А вечером, когда заключенные умолкают и погружаются в сон, так же тихо прощался с ней:

- Прощай Нюра.

И никто, даже последняя уголовная шваль, осужденная по сто семнадцатой статье, не смела пройтись по поводу этого его каждодневного ритуала.

Шли дни, новогодние праздники приближались, но вместо ожидаемого похолодания становилось все теплее и теплее. Ночами шли мелкие дожди, а днем солнце, словно перепутав время года, светило как сумасшедшее.

Нюра худела и спадала с лица на глазах.

 Ее, задорно торчащие груди обвисли, как у многократно рожавшей суки, породистый нос подтаяв превратился в пипочку старой казашки, а ступни-ласты- вообще растаяли, уступив место пожухлой, прошлогодней травке.

Теперь "прощай Нюра " звучало все грустнее и грустнее, а'' здравствуй Нюра '', напротив - радостно.

Тридцать первого декабря, к вечеру, на том месте, где  совсем еще недавно красовалась грудастая и носатая  Нюрка, осталась лишь небольшая лужица воды, которая поспешно, словно в промокашку просачивалась сквозь дерн.

Проглотив сизоватые макароны и плоскую, праздничную котлету, Владимир Олегович безнадежно подошел к своему окну. В бледном, желтом квадрате света из окна, упавшего на место безвременной кончины Нюры, маленьким, янтарным фонариком горел цветок мать и мачехи, раскачивающийся на тонком, чахлом стебельке, совершенно не ко времени пробившимся сквозь слежавшуюся под снегом траву.

- Здравствуй Нюра, - очарованно прошептал Кукиш с маслом и благоговейно прикрыл тонкие, какие-то по-черепашьи округлые  веки с выколотой на них фразой: "ОНИ УСТАЛИ".

.....Первого января температура воздуха в Москве опустилась до минус восемнадцати и повалил крупный, колючий снег...    

-