EN
Старый сайт
| Много лет, как кончилась война. Много лет, как все пришли назад, Кроме мёртвых, что в земле лежат. (Андрей Дементьев «Баллада о матери») |
Недавно одна соседка стала вспоминать о бегстве своей семьи от безжалостно протягивающихся, костлявых, кровавых рук войны. Я сама, пережившая голод и холод войны, не знала мук эвакуации. А здесь вдруг сама судьба мне послала очевидца, участника одной из них, как говорится, получила материал из первых рук. Я настолько была заворожена историей и потрясена тяжестью пережитого людьми, что не смогла упустить случай. И тут же попросила разрешения на встречу, чтобы записать услышанный рассказ, не полагаясь на свою память.
Встретились около подъезда, соседка пригласила войти в квартиру.
Время летело быстро, и, как оказалось, наша беседа продлилась два часа. Сколько интересного я узнала! Уверена, что и читатель разделит нашу общую боль и негодование той войной.
После нашего интервью довольная хозяйка добавила: «Время, плохо или хорошо, но летит неумолимо. Пролетело ведь уже семь десятков лет, пролетит ещё, Бог знает сколько. Людская память вечна. Пусть и моя история поведает нашим внукам о перенесенных нами муках той войны».
*****
До эвакуации наша семья жила в районном центре Меджибож, который находился в 30 км. от Хмельницкого по дороге на Винницу. Это Западная Украина. Я очень любила места своего детства. Слышала, что наш город старше самой Москвы, но так ли это, не знаю. В давние времена эти земли принадлежали очень старинному польскому роду, и до сих пор сохранилась крепостная стена со рвом, который когда-то наполнен был водой. Много костёлов, церквей. Сохранился старинный замок, возможно, принадлежавший этому роду. Были времена, когда и турки орудовали здесь. За послевоенные годы я там была неоднократно и видела, как реставрируются памятники далёкой старины. А над братскими могилами теперь возвышается огромный обелиск, как дань памяти расстрелянным нацистами евреям. Среди еврейства Меджибож и сейчас считается родиной хасидского движения («учение благочестия» - религиозное течение в иудаизме), т.к. здесь жил основатель хасидского движения Исраэль Бааль Шем Тов. Ежегодно тысячи паломников хасидов посещают эти места. Меджибож посещал и известный вам и всему миру Тарас Шевченко.
Мой отец, звали его Аврум, на второй день войны был мобилизован в армию. Прекрасно помню проводы отца. Мать повисла у него на шее и рыдала, уткнувшись лицом в его грудь. Я тоже прижалась к отцу, а мои младшие братик и сестрёнка, ухватившись за подол маминого платья, ревели навзрыд:
- Как же я без тебя буду? - причитала мама.- Вон они - мал мала меньше рядом! Кто их кормить будет? Ты был нашим единственным кормильцем и работником!
- Я всё понимаю, милая. И от этого и мне становится тяжело, что приходится тебя, такую молодую, оставлять с гурьбой ребятишек. Родни много, вот все и будете помогать друг другу, - похлопывал он жену по спине.
- Мы будем ждать тебя, родной. Глядишь – через месяц и вернёшься.
Вокруг нас было столько народа! У всех было своё горе. Каждому было ни до кого. Казалось, даже воздух пропитался людским напряжением неизвестности, так как каждый осознавал всю горечь начавшейся войны. Женщины безутешно стонали, дети ревели. Даже они понимали своим детским предчувствием, что что-то ужасное надвигается на всех. Но поняв, что её причитания ещё больше рвут душу мужу, вытерла головным платком слёзы и заговорила с улыбкой.
- Как же я без тебя буду? - причитала мама.- Вон они - мал мала меньше рядом! Кто их кормить будет? Ты был нашим единственным кормильцем и работником!
- Я всё понимаю, милая. И от этого и мне становится тяжело, что приходится тебя, такую молодую, оставлять с гурьбой ребятишек. Родни много, вот все и будете помогать друг другу, - похлопывал он жену по спине.
- Мы будем ждать тебя, родной. Глядишь – через месяц и вернёшься.
Вокруг нас было столько народа! У всех было своё горе. Каждому было ни до кого. Казалось, даже воздух пропитался людским напряжением неизвестности, так как каждый осознавал всю горечь начавшейся войны. Женщины безутешно стонали, дети ревели. Даже они понимали своим детским предчувствием, что что-то ужасное надвигается на всех. Но поняв, что её причитания ещё больше рвут душу мужу, вытерла головным платком слёзы и заговорила с улыбкой.
- Да, да, конечно. Бог милостив. Вернёшься, и я тебе ещё нарожаю деток. Смотри, какие хорошенькие наши ангелочки. За нас не беспокойся. Родня большая, помогут.
Так мы его больше и не видели, и не слышали. Возможно, и были письма, но они не настигали гонимых войной людей. А в конце войны получили известие, что наш отец пропал без вести. Моей матери, Голде, в год начала войны было только 31 год. Что предстояло перенести такой молодой женщине в лихие годины войны? Оставшись без защиты и помощи, ежедневно, ежеминутно она должна была бороться не столько за свою жизнь, сколько за жизнь своих детей, перенося все ужасы бегства. А их на материнских руках осталось трое, среди которых я была старшей. Мне не было ещё и 12 лет. Кроме меня был мой братик Ким (имя дано в честь коммунистического интернационала молодёжи), которому было 4,5 годика, и сестрёнка Броня, ей было 1,5 года.
У моей мамы был брат, Зейлик, который жил в Проскурово. Позднее он был переименован в город Хмельницкий. Он работал директором в военной сапожной мастерской. У Зейлика и его жены Ханы было двое детей, дочь – Зина 8-ми лет и сын Фима 4-х лет от роду. До начала войны Хана со своими детьми, Зиной и Фимой, гостила у нас в Меджибоже.
В конце июня, начале июля началась эвакуация. Линия фронта приближалась с каждым днём. А 3-его июля, когда уже стала слышна канонада пушечных выстрелов и видны пожарища, началась эвакуация и в наших местах.
Так как наш отец до войны был 2-ым секретарём райкома партии, то нам выделили подводу для выезда. Но моя мать отказалась от эвакуации под предлогом болезни 1,5 годовалой дочери Брони, у которой был коклюш. Да и мамин отец, мой дедушка, Йосиф не хотел уезжать, говоря: «Здесь я сам себе хозяин, а только за ворота выеду от дома, сразу стану бедняком». В Меджибоже никогда не было еврейских погромов, поэтому все считали, что нет надобности выезжать и, тем самым, оставлять могилы предков. Даже когда начали доходить слухи о зверских убийствах евреев, жители еврейских местечек в Украине отказывались верить этим слухам и утверждали, что это большевистская пропаганда. Они помнили хорошее поведение немецких солдат во время гражданской войны и думали, что нацисты люди спокойные и культурные.
У моей мамы был брат, Зейлик, который жил в Проскурово. Позднее он был переименован в город Хмельницкий. Он работал директором в военной сапожной мастерской. У Зейлика и его жены Ханы было двое детей, дочь – Зина 8-ми лет и сын Фима 4-х лет от роду. До начала войны Хана со своими детьми, Зиной и Фимой, гостила у нас в Меджибоже.
В конце июня, начале июля началась эвакуация. Линия фронта приближалась с каждым днём. А 3-его июля, когда уже стала слышна канонада пушечных выстрелов и видны пожарища, началась эвакуация и в наших местах.
Так как наш отец до войны был 2-ым секретарём райкома партии, то нам выделили подводу для выезда. Но моя мать отказалась от эвакуации под предлогом болезни 1,5 годовалой дочери Брони, у которой был коклюш. Да и мамин отец, мой дедушка, Йосиф не хотел уезжать, говоря: «Здесь я сам себе хозяин, а только за ворота выеду от дома, сразу стану бедняком». В Меджибоже никогда не было еврейских погромов, поэтому все считали, что нет надобности выезжать и, тем самым, оставлять могилы предков. Даже когда начали доходить слухи о зверских убийствах евреев, жители еврейских местечек в Украине отказывались верить этим слухам и утверждали, что это большевистская пропаганда. Они помнили хорошее поведение немецких солдат во время гражданской войны и думали, что нацисты люди спокойные и культурные.
Нередко эвакуация населения из прифронтовой полосы без особого распоряжения запрещалась. Но при приближении нацистов началось беспорядочное повальное бегство населения с тем, чтобы любыми путями спасти свои жизни.
В городе от людей Зейлик слышал, что делают немцы, как бомбят они города. Он эвакуировал свою сапожную мастерскую и по дороге заехал в Меджибож, который находился между Проскуровым и Винницей. Войдя в дом, закричал, обращаясь ко всем:
В городе от людей Зейлик слышал, что делают немцы, как бомбят они города. Он эвакуировал свою сапожную мастерскую и по дороге заехал в Меджибож, который находился между Проскуровым и Винницей. Войдя в дом, закричал, обращаясь ко всем:
- «Срочно! Очень срочно уезжать! И как можно быстрее!». Что тут стало?! Все забегали! Каждый бубнил что-то себе под нос! Никто ничего не соображал - что же надо взять с собой из вещей? Конечно, в первую очередь схватили документы. Все бегали, то забегая в дом, то выбегая из него. То хватали что-то в руки, то отбрасывали в сторону. Помню, моя мать забежала в дом, откуда-то вытащила тюк, разорвала его и взяла оттуда летнее одеяло. Тётка Фрима, мамина сестра, которой было 27 лет, забежав домой, схватила зонтик. Спрашивается – зачем? Как защита? Но много зонтиком не намашешься! Умнее всех поступила бабушка. Она успела бросить в машину кошёлку с хлебом. В панике и суматохе все усаживались в машину в том, в чём были, то есть в летней одежде.
Теперь, спустя десятилетия, я понимаю – какую глупость совершила мать, отказавшись от плановой эвакуации. Ведь тогда можно было, не торопясь, разумно собраться, взяв действительно необходимые вещи. А сейчас мы уезжали в небытие в лёгких платьицах, словно выезжали на однодневный пикник. Но что взяли, за то и расплатились на долгих и длинных дорогах войны. А она безжалостна, невзирая на возраст и лица.
Теперь, спустя десятилетия, я понимаю – какую глупость совершила мать, отказавшись от плановой эвакуации. Ведь тогда можно было, не торопясь, разумно собраться, взяв действительно необходимые вещи. А сейчас мы уезжали в небытие в лёгких платьицах, словно выезжали на однодневный пикник. Но что взяли, за то и расплатились на долгих и длинных дорогах войны. А она безжалостна, невзирая на возраст и лица.
Вместе с нами были и 17-летний Ицик, мамин брат, и 14-ти летняя Поля, мамина сестра, и Майя, мамина сестра, кстати, моя тёзка и одногодка, т.е. ей было, как и мне, 12 лет. Да ещё семья Зейлика: 27-ми летняя жена Хана и двое малолетних детей, о которых говорилось выше.
В Винницу на вокзал мы приехали ночью. Но что творилось на вокзале! Не описать, не рассказать! Шум! Гам! Безостановочная ходьба! Куда-то ходили и что-то хлопотали! Или неистово доказывали свою правоту! Все что-то спрашивали друг у друга в надежде найти истинно правильный ответ! Просили советов и сами давали их! Прямо-таки, как в игре «Что? Где? Когда?». Страшно было смотреть: вокзал был забит несчастными людьми и их небогатыми пожитками. В то время, думаю, сам начальник бы станции не ответил на все эти вопросы, ведь уже поезда ходили без всякого графика, а поэтому вопросы «когда» и «куда» оставались открытыми. Наконец, подошёл поезд, который был полностью заполнен такими же беженцами, как и мы. Только наш кагал (группа, сборище) был огромен, не говоря о других. Нас было 13 человек и только четверо из них были взрослые, а остальные 9 человек – дети. Начальник станции подвёл нас к вагону и сказал проводнику: «Они спасают детей, а не вещи» и посадил нас в вагон. Все терпели дорожные неудобства, все терпели духоту. И дети терпеливо примолкли. Доехали до Фастова, который находился недалеко от Киева. В Фастове сошли с поезда, зашли на станцию и решили переждать несколько дней, пока прогонят немцев. О, как наивен был тогда народ! Расстелили тонкое одеяло, которое прихватила мама, и удобно расположившись на нём, «стали ждать», как говорят «у моря погоды». Увидев такую сценку в военное время, подошёл дежурный по станции и с улыбкой, спрятанной в огромные усы, но с очень строгим взглядом, поинтересовался, что мы тут делаем. Наши мамы наперебой стали рассказывать всё по порядку. После долгого выслушивания он отозвал Зейлика в сторону и очень серьёзно объяснил ситуацию, какой она была на самом деле: нечего надеяться на быструю победу, враг наступал на пятки советской армии. Мы узнали, что 8 июля в нашем Меджибоже уже хозяйничали немцы. Потом этот усатый дежурный дал распоряжение, и нас посадили в «товарняк», который вот уже сутки стоял на станции. Чего он ждал и сколько бы ещё простоял, остаётся загадкой, но, как видно, пока «гром не грянул». Гром грянул неожиданно. Немецкая армия бросила десант. Все вокруг пришло в движение, надо было скорее уносить ноги. А поэтому и наш товарный состав «дерганул», почти без остановок мчался вперёд и вперёд.
Так без оглядки доехали до Запорожья. Здесь на станции уже работал эвакопункт. От взрослых слышала, что там сидел представитель «член Верховного Совета», в чём теперь я сомневаюсь. Созданные государством эвакопункты заботились об эвакуированном населении, проводили учёт прибывших беженцев. Нам выделили помощь по 15 рублей на человека и отправили в районный город Запорожской Украины – Гуляйполе. Там расселили нас по квартирам. Мою мать с тремя детьми, тётку Фриму с 1,5 годовалым сыном Сёмой, и ещё двух маминых сестёр поселили у тётки Махно. Думаю, все помнят имя Нестора Ивановича Махно – предводителя повстанческого крестьянского движения на Юге Украины. В годы войны его тётка была старая женщина, как казалась мне – ребёнку, неполная и очень добрая. На деньги, которые получили, как помощь, наши молодые мамы купили смену белья, ведь мы уезжали только в том, что было на нас одето. Тётка Махно дала нам солому, что стало нашей периной или матрацем, и накрыла эту солому рядном (толстый домотканый холст изо льна). Мамин брат принёс выделенное колхозом пшено и сало. Ох, и наелись мы тогда каши с салом! В Гуляйполе мы прожили месяц и поехали дальше. В эти дни мамин брат Зейлик получил повестку из военкомата, а это означало, что на гурьбу детей оставалось уже трое взрослых людей. Это означало, что тяжесть всё большим грузом ложилась на хрупкие молодые женские плечи. Опять расставание! Каждое из них было со слезами на глазах и со словами «прости и прощай». Кто останется в живых? Суждено ли вновь встретиться? О, война, война! Сколько бед ты уже принесла в семьи и что ещё ожидать от тебя? Великую силу даёт надежда! Каждый провожающий и каждый уходящий на фронт надеялся на возвращение и ждал этой встречи, что придавало ему духа отваги и выносливости в тяжёлых боях. Человек жил этой самой надеждой! В тот день, когда мы пошли на станцию, Зейлик явился в военкомат. Подошёл товарный поезд, но моя мать сказала:
- Мы на него не сядем.
- Почему? – поинтересовались Хана и Ицик.
- Может Зейлика проведут по станции, и мы его ещё раз сможем увидеть.
Эта случайность спасла нас от смерти, т.к. этот состав попал под бомбёжку и мало кто остался в живых. Зейлика мы так и не дождались и вынуждены были сесть в следующий товарняк, который повёз нас в Краснодарский край. На протяжении всей своей жизни я вспоминаю этот случай. Получается, что и случайности, иногда, спасают жизнь. Итак, ушёл мужчина на фронт, а это означало, что одним взрослым человеком в нашем огромном семействе стало меньше. Старшим мужчиной оставался Ицик, которому было всего 17 лет. Но ответственность за всех и всё ещё большим грузом легла на женские плечи и души.
В Винницу на вокзал мы приехали ночью. Но что творилось на вокзале! Не описать, не рассказать! Шум! Гам! Безостановочная ходьба! Куда-то ходили и что-то хлопотали! Или неистово доказывали свою правоту! Все что-то спрашивали друг у друга в надежде найти истинно правильный ответ! Просили советов и сами давали их! Прямо-таки, как в игре «Что? Где? Когда?». Страшно было смотреть: вокзал был забит несчастными людьми и их небогатыми пожитками. В то время, думаю, сам начальник бы станции не ответил на все эти вопросы, ведь уже поезда ходили без всякого графика, а поэтому вопросы «когда» и «куда» оставались открытыми. Наконец, подошёл поезд, который был полностью заполнен такими же беженцами, как и мы. Только наш кагал (группа, сборище) был огромен, не говоря о других. Нас было 13 человек и только четверо из них были взрослые, а остальные 9 человек – дети. Начальник станции подвёл нас к вагону и сказал проводнику: «Они спасают детей, а не вещи» и посадил нас в вагон. Все терпели дорожные неудобства, все терпели духоту. И дети терпеливо примолкли. Доехали до Фастова, который находился недалеко от Киева. В Фастове сошли с поезда, зашли на станцию и решили переждать несколько дней, пока прогонят немцев. О, как наивен был тогда народ! Расстелили тонкое одеяло, которое прихватила мама, и удобно расположившись на нём, «стали ждать», как говорят «у моря погоды». Увидев такую сценку в военное время, подошёл дежурный по станции и с улыбкой, спрятанной в огромные усы, но с очень строгим взглядом, поинтересовался, что мы тут делаем. Наши мамы наперебой стали рассказывать всё по порядку. После долгого выслушивания он отозвал Зейлика в сторону и очень серьёзно объяснил ситуацию, какой она была на самом деле: нечего надеяться на быструю победу, враг наступал на пятки советской армии. Мы узнали, что 8 июля в нашем Меджибоже уже хозяйничали немцы. Потом этот усатый дежурный дал распоряжение, и нас посадили в «товарняк», который вот уже сутки стоял на станции. Чего он ждал и сколько бы ещё простоял, остаётся загадкой, но, как видно, пока «гром не грянул». Гром грянул неожиданно. Немецкая армия бросила десант. Все вокруг пришло в движение, надо было скорее уносить ноги. А поэтому и наш товарный состав «дерганул», почти без остановок мчался вперёд и вперёд.
Так без оглядки доехали до Запорожья. Здесь на станции уже работал эвакопункт. От взрослых слышала, что там сидел представитель «член Верховного Совета», в чём теперь я сомневаюсь. Созданные государством эвакопункты заботились об эвакуированном населении, проводили учёт прибывших беженцев. Нам выделили помощь по 15 рублей на человека и отправили в районный город Запорожской Украины – Гуляйполе. Там расселили нас по квартирам. Мою мать с тремя детьми, тётку Фриму с 1,5 годовалым сыном Сёмой, и ещё двух маминых сестёр поселили у тётки Махно. Думаю, все помнят имя Нестора Ивановича Махно – предводителя повстанческого крестьянского движения на Юге Украины. В годы войны его тётка была старая женщина, как казалась мне – ребёнку, неполная и очень добрая. На деньги, которые получили, как помощь, наши молодые мамы купили смену белья, ведь мы уезжали только в том, что было на нас одето. Тётка Махно дала нам солому, что стало нашей периной или матрацем, и накрыла эту солому рядном (толстый домотканый холст изо льна). Мамин брат принёс выделенное колхозом пшено и сало. Ох, и наелись мы тогда каши с салом! В Гуляйполе мы прожили месяц и поехали дальше. В эти дни мамин брат Зейлик получил повестку из военкомата, а это означало, что на гурьбу детей оставалось уже трое взрослых людей. Это означало, что тяжесть всё большим грузом ложилась на хрупкие молодые женские плечи. Опять расставание! Каждое из них было со слезами на глазах и со словами «прости и прощай». Кто останется в живых? Суждено ли вновь встретиться? О, война, война! Сколько бед ты уже принесла в семьи и что ещё ожидать от тебя? Великую силу даёт надежда! Каждый провожающий и каждый уходящий на фронт надеялся на возвращение и ждал этой встречи, что придавало ему духа отваги и выносливости в тяжёлых боях. Человек жил этой самой надеждой! В тот день, когда мы пошли на станцию, Зейлик явился в военкомат. Подошёл товарный поезд, но моя мать сказала:
- Мы на него не сядем.
- Почему? – поинтересовались Хана и Ицик.
- Может Зейлика проведут по станции, и мы его ещё раз сможем увидеть.
Эта случайность спасла нас от смерти, т.к. этот состав попал под бомбёжку и мало кто остался в живых. Зейлика мы так и не дождались и вынуждены были сесть в следующий товарняк, который повёз нас в Краснодарский край. На протяжении всей своей жизни я вспоминаю этот случай. Получается, что и случайности, иногда, спасают жизнь. Итак, ушёл мужчина на фронт, а это означало, что одним взрослым человеком в нашем огромном семействе стало меньше. Старшим мужчиной оставался Ицик, которому было всего 17 лет. Но ответственность за всех и всё ещё большим грузом легла на женские плечи и души.
Калниболотская – станица в Новопокровском районе Краснодарского края. Там нас высадили прямо в поле, где уже ждали подводы. На этих подводах мы приехали в станицу Незамаевка. Основное население станицы были казаки, которые занимались земледелием. Добрались до места под вечер, поэтому нас накормили не обедом, а уже ужином, который состоял из арбузов, дынь и белого хлеба. (Я этому очень удивилась, так как я в эти же годы кушала только чёрный хлеб, а пеклеванный, как называли полубелый хлеб, был только по праздникам – от автора). Жители отнеслись к нам с участием. Маленьких детей устроили в ясли-садик. Моя мать, её сёстры, Фрима и Поля и мамин брат Ицик стали работать в колхозе в поле. Так худо - бедно мы прожили там 1-1,5 месяца.
Враг стремительно продвигался к южным районам страны. Радиорупоры сообщали, что советские войска вынужденно оставляли один город за другим. И однажды поднятый с родных мест народ вынужден был искать нового убежища.
Когда немцы захватили Ростов, нас эвакуировали дальше. Тёплое, благодатное лето уступило место холодным осенним моросящим дождям с ещё более холодными ночами. Ведь зимней одежды у нас не было. А холод медленно и безжалостно пробирал нас всё глубже и глубже, как говорят «до самых костей».
Следующим нашим укрытием стала станция Тихорецк Краснодарского края. В Тихорецке был крупный машиностроительный завод. Быстрое продвижение немецких войск вынудило правительство принять решение об эвакуации промышленных предприятий на восток страны. Если их не вывозить, то заводы были бы просто уничтожены врагом или могли быть использованы против нас. Надо было отправлять все станки с завода вглубь страны, где после переоборудования налаживался выпуск военной продукции: танков, самолётов, пушек, снарядов и других видов военного снаряжения. Страна стала жить под лозунгом «Всё для фронта! Всё для победы!» На станции стоял товарный состав с уже погруженными станками. И снова дорога! Никто не смог бы даже предположить – сколько их ещё намотает наша судьба?
До Сталинграда добирались целый месяц. Какие трудности и лишения приходилось выносить людям? А о маленьких детях говорить и не приходилось. Война украла у них детство. Мы ехали, кое-как расположившись между станками. Взрослые спали, прислонив голову к станку, дети постарше, положив голову на плечо матери, а маленькие – на руках у мам. Счастьем считали, если состав останавливался на каком-то полустанке, где запасались водой для питья да нехитрыми продуктами. Погода становилась всё холоднее. Всё чаще летели «белые мухи», то есть уже падали снежинки, которые к обеду таяли, оставляя мокрые места на платформе. А сидеть в мокрой луже не очень-то приятно. Чтобы хоть как-то согреться, дети и взрослые устраивали «танцы». Скорей бы до места добраться! Но где оно, наше место?
Враг стремительно продвигался к южным районам страны. Радиорупоры сообщали, что советские войска вынужденно оставляли один город за другим. И однажды поднятый с родных мест народ вынужден был искать нового убежища.
Когда немцы захватили Ростов, нас эвакуировали дальше. Тёплое, благодатное лето уступило место холодным осенним моросящим дождям с ещё более холодными ночами. Ведь зимней одежды у нас не было. А холод медленно и безжалостно пробирал нас всё глубже и глубже, как говорят «до самых костей».
Следующим нашим укрытием стала станция Тихорецк Краснодарского края. В Тихорецке был крупный машиностроительный завод. Быстрое продвижение немецких войск вынудило правительство принять решение об эвакуации промышленных предприятий на восток страны. Если их не вывозить, то заводы были бы просто уничтожены врагом или могли быть использованы против нас. Надо было отправлять все станки с завода вглубь страны, где после переоборудования налаживался выпуск военной продукции: танков, самолётов, пушек, снарядов и других видов военного снаряжения. Страна стала жить под лозунгом «Всё для фронта! Всё для победы!» На станции стоял товарный состав с уже погруженными станками. И снова дорога! Никто не смог бы даже предположить – сколько их ещё намотает наша судьба?
До Сталинграда добирались целый месяц. Какие трудности и лишения приходилось выносить людям? А о маленьких детях говорить и не приходилось. Война украла у них детство. Мы ехали, кое-как расположившись между станками. Взрослые спали, прислонив голову к станку, дети постарше, положив голову на плечо матери, а маленькие – на руках у мам. Счастьем считали, если состав останавливался на каком-то полустанке, где запасались водой для питья да нехитрыми продуктами. Погода становилась всё холоднее. Всё чаще летели «белые мухи», то есть уже падали снежинки, которые к обеду таяли, оставляя мокрые места на платформе. А сидеть в мокрой луже не очень-то приятно. Чтобы хоть как-то согреться, дети и взрослые устраивали «танцы». Скорей бы до места добраться! Но где оно, наше место?
На дворе уже ноябрь-декабрь месяцы. В Сальске мы остановились. Моя мать, Фрима и Хана, жена Зейлика. пошли в военкомат просить помощи, как семьи военкомов. Детей оставили на Ицика, маминого брата. Отчётливо помню, как советские самолёты всё летали над нами. И вдруг они исчезли, а появились немецкие бомбардировщики, которые стали сбрасывать своё страшное оружие смерти на станцию. Началась паника, все искали укрытия. Мы с Ициком спрятались около будки, где пассажиры наливали себе кипяток. Во время бомбёжки пассажиры бросились бежать на станцию, но их почему-то туда не пропускали, пока не кончилась тревога. Война всё страшнее показывала свой оскал. По всему перрону валялись искалеченные и погибшие люди. То здесь, то там слышались стоны, и было много жертв. Потом вся наша мишпуха (семья) села на пассажирский поезд, что казалось верхом счастья после товарников, и поехала в Сталинград.
Маршрут пролегал через станцию Зимовники, о которой шла дурная молва. Все говорили, что станция находится под постоянным прицелом немцев и «если проедете эту станцию, то значит, будете жить». Что нам надо было ожидать? По дороге на эту станцию тётя Хана, жена Зейлика, стала рожать. Мама со своей сестрой Фримой бросились к военному эшелону просить врача. Вернулись с врачом, которая и приняла роды. Родилась девочка. Роженица не была готова к таким родам. Молодая мать думала, что ко времени родов она будет иметь постоянное пристанище. Будут люди, будет и детская одежда с одеялом. Но мы уже год скитались по железным дорогам. Новорожденную не во что было завернуть. Вагоны не отапливались. Мать была в отчаянии, что не может ничем помочь своему ребёнку, что не может дать тепла маленькому тельцу. И пока доехали до станции Зимовники, девочка простыла, и началось воспаление лёгких. Пенициллин негде было купить, да и страшно дорогой он был, а денег не было. А в свободной продаже он появился лишь в 1946 году, то есть после войны. Девочка умерла. Мама с тётей Фримой попросили у военных лопату и похоронили ребёнка в поле. Состояние тёти было удручающим, как в физическом, так и в душевном плане. Нося ребёнка под грудью, она мечтала о встрече с мужем, и что эта девчушка была бы подарком для него. Теперь, стоя с лопатой в руках около малюсенького холмика, она не представляла, что плод этой любви будет лежать в безызвестности в безымянном поле. Вид её был мертвящим душу. Моя мать, оставшись старшей в семье, стала ответственной за каждого из нас. Она видела и понимала: Хана настолько слаба, что опасно продолжать путь. Её не оставляла мысль - как поступить?
Только они вернулись с похорон, началась страшная бомбёжка. В этот момент мой братик Ким, которому было 4,5 годика, стоял в коридоре купейного вагона и смотрел в окно. Во время бомбёжки все попадали на пол, как это обычно делалось в такие моменты. Когда Ким оглянулся, то увидел всех лежащими на полу и произнёс: «А…все убиты». Но, когда бомбёжка закончилась и все с пола встали, он радостно и по-детски с недоумением сказал: «А…теперь все живы». Когда все успокоились, моя мама сказала: «Мы не можем оставить Хану одну, мы останемся с ней. Если нам суждено жить, то мы останемся в живых». И чудо свершилось. Ни одна бомба возле нашего вагона не разорвалась.
Когда мы прибыли в Сталинград, нас повезли на Краснооктябрьский завод. Разместили в доме, где до нас жили российские немцы Поволжья. На дворе стояла холодная, суровая зима. Дом, в который нас поселили, был засыпной, т.е. промежутки в стенах были засыпаны опилками. И, чтобы не мёрзнуть, вынуждены были топить печку этими опилками из стен. А как следствие этого, стены стали промерзать. Поскольку условия нормального существования просто отсутствовали, то и заболеваемость была высокой. В каждом доме кроме хозяйских детишек было много детей беженцев. Дети всегда остаются детьми, им хочется общаться, используя каждый возможный момент. Видно кто-то болел из соседних деток. Заболела моя младшая сестра Броня, которой было уже 1 год и 8 месяцев. А у Фримы заболел сын, ему было 1 год и 10 месяцев. Дети заболели корью. Мама и тётка Фрима лежали вместе с детьми в больнице. Был конец декабря, а этим уже всё сказано. Не до санитарных условий было и в стационаре. После кори у Брони началась дифтерия. А это очень тяжёлое заболевание! Была ли вакцинация в годы войны? Сомневаюсь. Помню, как она ела хлеб и плакала от боли в горле. 30 декабря 1941 года она умерла. У тёти Фримы сын после кори заболел воспалением лёгких и 31 декабря тоже умер. Умерших детей родители оставили в больнице, там сказали, что похоронят хорошо, но частые бомбёжки навряд ли позволили захоронить их. Это была вторая жертва войны. Что испытывали матери? Оцепенение, камень на сердце, страх за оставшихся детей не давали выхода слезам, от чего становилось ещё тяжелее. Нельзя! Нельзя показывать врагу свою слабость! Если он это почувствует – он проглотит и остальных. Надо боль свою зажать в кулак и жить дальше ради оставшихся детей. Надо спасать их жизни! И женщины сделали всё возможное и невозможное и, поддерживая друг друга, зашагали вперёд.
Немного придя в себя от горя, мать с тётей пошли в военкомат и стали просить помощи в устройстве на работу. Поскольку их мужья были военкомами, их взяли на работу в столовую официантами в разные цеха завода. А 17-ти летний Ицик стал рабочим в новом цеху. После смерти детей нам дали комнату в коммуналке в многоэтажном доме. Кроме нас там жил инженер с семьёй и ещё кто-то. В комнате спали на топчанах, откуда-то появились подушки. Но городская жизнь с её карточной системой была тяжёлая, и моя мать задумала переехать в колхоз. Весной мы переехали на другую сторону Волги в село. Там поселили нас в дом, где хозяевами были только дедушка и бабушка, какими казались они мне в детском возрасте. Полдома занимали они, а полдома пустовало. Что запомнилось, так это то, что в комнате была плита, в центре которой размещался котёл. Он был без воды. И вот от этого нагретого металлического котла шло тепло. Так обогревалась квартира. Наступила весна. Маминого брата Ицика взяли в кузницу учить кузнечному делу. Мать с тётей Фримой пасли овец. Потом работали в поле. А мы подростки работали на овощной плантации, где выращивались помидоры, огурцы, арбузы. Осенью мама попросила у сельчан разрешения перекопать огороды после уборки урожая, и мы набрали три мешка картошки на зиму. А колхоз давал муку. Мама делила эту муку стаканами так, чтобы хватило на весь месяц. За хорошую работу маму и тётку Фриму наградили живым поросёнком, а они обменяли его на один мешок картошки. Зимой мы ходили в школу: Я в пятый класс, а мамина сестра Поля в седьмой класс.
Маршрут пролегал через станцию Зимовники, о которой шла дурная молва. Все говорили, что станция находится под постоянным прицелом немцев и «если проедете эту станцию, то значит, будете жить». Что нам надо было ожидать? По дороге на эту станцию тётя Хана, жена Зейлика, стала рожать. Мама со своей сестрой Фримой бросились к военному эшелону просить врача. Вернулись с врачом, которая и приняла роды. Родилась девочка. Роженица не была готова к таким родам. Молодая мать думала, что ко времени родов она будет иметь постоянное пристанище. Будут люди, будет и детская одежда с одеялом. Но мы уже год скитались по железным дорогам. Новорожденную не во что было завернуть. Вагоны не отапливались. Мать была в отчаянии, что не может ничем помочь своему ребёнку, что не может дать тепла маленькому тельцу. И пока доехали до станции Зимовники, девочка простыла, и началось воспаление лёгких. Пенициллин негде было купить, да и страшно дорогой он был, а денег не было. А в свободной продаже он появился лишь в 1946 году, то есть после войны. Девочка умерла. Мама с тётей Фримой попросили у военных лопату и похоронили ребёнка в поле. Состояние тёти было удручающим, как в физическом, так и в душевном плане. Нося ребёнка под грудью, она мечтала о встрече с мужем, и что эта девчушка была бы подарком для него. Теперь, стоя с лопатой в руках около малюсенького холмика, она не представляла, что плод этой любви будет лежать в безызвестности в безымянном поле. Вид её был мертвящим душу. Моя мать, оставшись старшей в семье, стала ответственной за каждого из нас. Она видела и понимала: Хана настолько слаба, что опасно продолжать путь. Её не оставляла мысль - как поступить?
Только они вернулись с похорон, началась страшная бомбёжка. В этот момент мой братик Ким, которому было 4,5 годика, стоял в коридоре купейного вагона и смотрел в окно. Во время бомбёжки все попадали на пол, как это обычно делалось в такие моменты. Когда Ким оглянулся, то увидел всех лежащими на полу и произнёс: «А…все убиты». Но, когда бомбёжка закончилась и все с пола встали, он радостно и по-детски с недоумением сказал: «А…теперь все живы». Когда все успокоились, моя мама сказала: «Мы не можем оставить Хану одну, мы останемся с ней. Если нам суждено жить, то мы останемся в живых». И чудо свершилось. Ни одна бомба возле нашего вагона не разорвалась.
Когда мы прибыли в Сталинград, нас повезли на Краснооктябрьский завод. Разместили в доме, где до нас жили российские немцы Поволжья. На дворе стояла холодная, суровая зима. Дом, в который нас поселили, был засыпной, т.е. промежутки в стенах были засыпаны опилками. И, чтобы не мёрзнуть, вынуждены были топить печку этими опилками из стен. А как следствие этого, стены стали промерзать. Поскольку условия нормального существования просто отсутствовали, то и заболеваемость была высокой. В каждом доме кроме хозяйских детишек было много детей беженцев. Дети всегда остаются детьми, им хочется общаться, используя каждый возможный момент. Видно кто-то болел из соседних деток. Заболела моя младшая сестра Броня, которой было уже 1 год и 8 месяцев. А у Фримы заболел сын, ему было 1 год и 10 месяцев. Дети заболели корью. Мама и тётка Фрима лежали вместе с детьми в больнице. Был конец декабря, а этим уже всё сказано. Не до санитарных условий было и в стационаре. После кори у Брони началась дифтерия. А это очень тяжёлое заболевание! Была ли вакцинация в годы войны? Сомневаюсь. Помню, как она ела хлеб и плакала от боли в горле. 30 декабря 1941 года она умерла. У тёти Фримы сын после кори заболел воспалением лёгких и 31 декабря тоже умер. Умерших детей родители оставили в больнице, там сказали, что похоронят хорошо, но частые бомбёжки навряд ли позволили захоронить их. Это была вторая жертва войны. Что испытывали матери? Оцепенение, камень на сердце, страх за оставшихся детей не давали выхода слезам, от чего становилось ещё тяжелее. Нельзя! Нельзя показывать врагу свою слабость! Если он это почувствует – он проглотит и остальных. Надо боль свою зажать в кулак и жить дальше ради оставшихся детей. Надо спасать их жизни! И женщины сделали всё возможное и невозможное и, поддерживая друг друга, зашагали вперёд.
Немного придя в себя от горя, мать с тётей пошли в военкомат и стали просить помощи в устройстве на работу. Поскольку их мужья были военкомами, их взяли на работу в столовую официантами в разные цеха завода. А 17-ти летний Ицик стал рабочим в новом цеху. После смерти детей нам дали комнату в коммуналке в многоэтажном доме. Кроме нас там жил инженер с семьёй и ещё кто-то. В комнате спали на топчанах, откуда-то появились подушки. Но городская жизнь с её карточной системой была тяжёлая, и моя мать задумала переехать в колхоз. Весной мы переехали на другую сторону Волги в село. Там поселили нас в дом, где хозяевами были только дедушка и бабушка, какими казались они мне в детском возрасте. Полдома занимали они, а полдома пустовало. Что запомнилось, так это то, что в комнате была плита, в центре которой размещался котёл. Он был без воды. И вот от этого нагретого металлического котла шло тепло. Так обогревалась квартира. Наступила весна. Маминого брата Ицика взяли в кузницу учить кузнечному делу. Мать с тётей Фримой пасли овец. Потом работали в поле. А мы подростки работали на овощной плантации, где выращивались помидоры, огурцы, арбузы. Осенью мама попросила у сельчан разрешения перекопать огороды после уборки урожая, и мы набрали три мешка картошки на зиму. А колхоз давал муку. Мама делила эту муку стаканами так, чтобы хватило на весь месяц. За хорошую работу маму и тётку Фриму наградили живым поросёнком, а они обменяли его на один мешок картошки. Зимой мы ходили в школу: Я в пятый класс, а мамина сестра Поля в седьмой класс.
Весной 1942 года немцев прогнали от Москвы. У Ханы, жены Зейлика, сёстры жили в Москве. Они сделали вызов для неё и она правдами и неправдами поехала туда под видом, что везёт детей этих сестёр обратно домой. Ицик пошёл в армию в 1942 году. Не стало совсем мужских рук и мужской опоры. Но мы стали взрослее на год и старались изо всех сил помогать маме. Весной 1943 года мама взяла брата и уехала в колхоз за 15 км. от села. Нас с собой она не взяла, так как мы учились в школе и предстояли экзамены. В те годы экзамены сдавались, начиная с 4-го класса. Таким образом, мы остались втроём: я и две маминых сестры – Майя (моя тёзка) и Полина. Майя за зиму переболела брюшным тифом и долго ещё оставалась очень слабенькой. А восстанавливать силы было нечем. Кушать было нечего, а умирать не хотелось, нам только 14 и 16 лет. Легкой работы не было. Подошло время сдачи экзаменов в школе. Одновременно с экзаменами мы ходили копать землю лопатами, т.к. в годы войны техники в стране не хватало и землю обрабатывали вручную. Существовала норма выработки, за которую выдавалось 1кг. хлеба. Мы, подростки, брали 1,5 нормы, а значит получали 1,5кг. хлеба да плюс бесплатный обед. Несмотря на тяжёлый труд, одновременно сдавали экзамены в уплотнённом графике через день. Ближе к зиме мать вернулась к нам в село. Приближалась зима, надо было думать о заготовке дров. Нам дали подводу. Надо было самим ехать и искать сухой валежник или засохшие деревья и самим рубить. Поехали мать с Фримой, молодые женщины, одной было уже 32 года, а второй 29 лет. Ни топора, ни пилы не было. Силёнок тоже маловато. Так и вернулись домой ни с чем. Выделили ещё раз подводу, жители откликнулись и помогли нашей семье заготовить дрова. По сей день не забуду народное тепло, дружбу и отзывчивость в трудные минуты. Да, хорошие были люди.
Вот уже немец ушёл и из Сталинграда. Жили мы в селе Черебаево. Здесь я работала дневным сторожем, но что сторожила и от кого сторожила - представления не имею. Ой, смех! Какой сторож был из 14-летней девчонки?! Какой-то период работала водовозом. Потом колхоз послал население на загрузку баржи пшеницей. Все взрослые из нашей семьи тоже принимали участие. Работа была физически тяжёлой: час работали, 5 минут отдыхали. Там был бригадир, который следил, чтобы мы выполняли норму и больше положенного не отдыхали. Баржу нагрузить нагрузили, а немец её разбомбил.
Все не верят или не понимают: как это быть в Сталинграде и остаться в живых при таких тяжёлых боях!? Ещё и ещё раз повторяю, что Черебаево было на другой стороне Волги, примерно, в 10-15 км. от реки. До нас доносились раскаты взрывов и пушечная стрельба, видели зарево пожарищ. Ведь все даже по книгам и кинокартинам знают, какие страшные бои шли там. Земля горела под ногами, и бои шли не на жизнь, а на смерть. Но вот эти километры спасли нас от гибели. Выжил и Сталинград!
Все не верят или не понимают: как это быть в Сталинграде и остаться в живых при таких тяжёлых боях!? Ещё и ещё раз повторяю, что Черебаево было на другой стороне Волги, примерно, в 10-15 км. от реки. До нас доносились раскаты взрывов и пушечная стрельба, видели зарево пожарищ. Ведь все даже по книгам и кинокартинам знают, какие страшные бои шли там. Земля горела под ногами, и бои шли не на жизнь, а на смерть. Но вот эти километры спасли нас от гибели. Выжил и Сталинград!
В 1943 году Фрима, Поля и Майя поехали в Камышин и устроились на стекольный завод. Им дали комнату в бараках, где одна стена была заделана стеклянными банками. Через два месяца мама со мной и братиком переехали к ним. Завод работал в половину своей мощности, т.к. вторая половина была разрушена. Туда и устроились на работу моя мать и тётя Фрима. Там они работали перестановщиками. Меня оформили в ФЗО учиться на слесаря. Поля, мамина сестра, работала лаборанткой. Для малолетних детей, видимо, питание давалось бесплатно. Мой брат Ким жаловался, что ему постоянно не доливали суп в тарелку, «просто делают вид, что черпают половником, а на самом деле наливали чуть-чуть и пожиже, да и половник брали не большой, а маленький».
Когда жидкое стекло разливалось по формам, то, естественно, какая-то часть этого жидкого стекла попадала на пол, где и застывало. Кто-то должен был отбивать это застывшее стекло. За такую сверхурочную работу давали талон на одну бутылку водки. Наша семья часто брала эту подработку, но всегда обменивала водку на хлеб. Мать следила, чтобы кусок хлеба всегда был в доме, и не разрешала сразу съедать все полагающиеся 0,5 кг. на день. Так проработали до весны 1944 года.
Когда жидкое стекло разливалось по формам, то, естественно, какая-то часть этого жидкого стекла попадала на пол, где и застывало. Кто-то должен был отбивать это застывшее стекло. За такую сверхурочную работу давали талон на одну бутылку водки. Наша семья часто брала эту подработку, но всегда обменивала водку на хлеб. Мать следила, чтобы кусок хлеба всегда был в доме, и не разрешала сразу съедать все полагающиеся 0,5 кг. на день. Так проработали до весны 1944 года.
А весной 1944 года наши родные уволились с работы и поехали домой в Украину. Вернувшись из Камышина в Меджибож, застали неприятную новость. В лесах там орудовали бандеровцы. Для их подавления были задействованы даже советские войска. Помнится, как в одну из таких стычек во время перестрелки погиб советский танкист. Все друзья, ранее воевавшие с ним, оплакивали его смерть, жалея «всю войну прошёл, а в конце так погибнуть».В 6-ом классе я не училась, т. к. училась в ФЗО. Дома я пошла учиться сразу в 7 класс, закончила его, а затем поехала в Каменец-Подольск поступать на бухгалтерские курсы с полугодичным обучением. После войны Ицик женился и уехал в Гомель . А в 1952 году к нам приехали дети Ицика вместе с сестрой его жены, т.е. приехали с тётей. Осенью надо было помочь отвезти детишек домой в Гомель. Этой помощницей оказалась я. В Гомеле я познакомилась со своим будущим мужем и в том же году счастливо вышла замуж.
*****
Работая над этим произведением, я заинтересовалась статистикой. Какая же масса народа была вынуждена бросать насиженные места, бежать в неизвестность, годами ютиться в антисанитарных условиях, работать на тяжелейших работах во имя победы страны и к тому же жить впроголодь? В интернете нашла такие данные: за период войны из прифронтовой полосы было эвакуировано 10 млн. человек. Не правда ли, цифра внушительная?! Но, подумав, я более склонна к большему числу. Это, возможно, учтены те, кого вывозили вместе с заводами и другими предприятиями, так сказать, планово, как в поговорке «добровольно, но обязательно». А сколько людей бежало, спасая свои жизни от руки палача – нациста? Они не претендовали ни на что: ни на хлеб, ни на крышу над головой, ни на тепло и уют. Спасали свои жизни и жизни молодого поколения, которые живут и сейчас и благодарны своим спасителям.
Как сложились судьбы наших главных героев? Отец и мать Голды, то есть дедушка и бабушка рассказчицы Майи, как помним, не захотели уезжать, остались в Меджибоже. За что и поплатились своими жизнями. Вместе с тысячами других евреев были расстреляны, о чём родные узнали после возвращения в родные места. В честь этих несчастных людей, погибших от рук нацистов, над их четырьмя братскими могилами построен огромный памятник. Муж Голды, Аврум принимал участие в боях, но на каком-то этапе войны пропал без вести. В конце войны было получено уведомление. Зейлик, брат Голды погиб в жестоком бою при взятии стратегически важной точки под Прагой.
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ВСЕМ ПОГИБШИМ.
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ВСЕМ ПОГИБШИМ.
Все остальные благополучно вернулись и жили в Советском Союзе до его распада. После снятия «железного занавеса» решили покинуть страну. Ицик, Ким и Хана уехали в Америку. А Фрима, Голда, Полина и обе Майи репатриировались в Израиль.
Ицик живёт и здравствует в США. Хана, проживая в Америке, принимала активное участие в работе благотворительного фонда для участников Второй мировой войны.Ким много лет отдал службе в Армии СССР, долго служил на Севере. Часто жаловался на боли в сердце, но постоянно слышал ответ «всё в порядке». Потом стали ставить диагноз: инфаркт миокарда. Получив статус гражданина США, продолжил обследование, в результате выявился «порок сердца», причём, существующий с детских лет. Советская медицина почему-то не распознала этого. Была сделана операция и это ему продлило жизнь. Фрима дожила в Израиле до своего 90-летнего возраста.
Ицик живёт и здравствует в США. Хана, проживая в Америке, принимала активное участие в работе благотворительного фонда для участников Второй мировой войны.Ким много лет отдал службе в Армии СССР, долго служил на Севере. Часто жаловался на боли в сердце, но постоянно слышал ответ «всё в порядке». Потом стали ставить диагноз: инфаркт миокарда. Получив статус гражданина США, продолжил обследование, в результате выявился «порок сердца», причём, существующий с детских лет. Советская медицина почему-то не распознала этого. Была сделана операция и это ему продлило жизнь. Фрима дожила в Израиле до своего 90-летнего возраста.
Голда жила в Израиле со своей дочерью Майей. Там же жили Полина и Майя, сестра Голды. Майя, которая посвятила меня в судьбы своей семьи, живёт в амидаровской (государственной) квартире. Согласно своего возраста активна, оптимистична, много читает. Живёт с дочерью Асей.
Июнь. 2012 год.
Вайнер Ирина 
Крылов Юрий 
Андреевский Александр 
Мастинская Фаина 
Кравченко Валерий 
Андерс Валерия 
Талейсник Семен 
Борисов Владимир 
(