Без страстей никуда!..

   Вот вы сидите дома,  медленно ползёте  по так называемой жизни  привычным темпом;  выбираетесь по мере хилых возможностей из обязательств по добыче еды (хотя бы просто раздобыть,  о вкусе и спора нет!);  по устройству спокойной постели (  надеясь на то,  что вашу   хату,  может быть, не уведут  за долги)...

   Так вот,  пока ваш дремлющий гений   приглушён   постоянным унылым звуком метронома бытия--  ничего в вашей жизни не изменится...

   Но стоит вам повернуться  лицом к Греху в страстном,  непреодолимом амокоподобном порыве---карты,  рулетка и тому подобное--  и ваш гений,  обезумевший от невозможности проводить с этим грехом каждую минуту,  пробудит вулкан ,   который взорвёт  все дремавшие в вашем мозгу  пещеры Лейхтвейса —ваши ненаписанные рукописи!...  Они-то и  помогут Вам  бесконечно упиваться Грехом!

  Они сидят глубоко  внутри  образами,  стихами,  рифмами,  полагая,  что это всего лишь слова,  а на самом деле--  это деньги!..Да-да,  те самые,  которые смогут накормить вашу страсть.

  Вам просто надо на секунду остановиться,  взнуздать своё нетерпение к игре и мчаться в своё имение,  в глушь,  чтобы  начать  и кончить к сроку рукопись...
   
   Но если вы--  Пушкин,  то можно и, нарушив срок,   получить  в долг -- тебе поверят, что ты сотворишь нетленку--  а отдашь  его позднее  ( не ты,  так твой Царь)...

   Но если ты какой-то полубезумный,  не очень здоровый,  весь в падучей при любом волнении,  не очень обязательный и надёжный по исполнению обещаний Фёдор Михайлович--   тогда тебе дадут в долг только по предъявлении   хотя бы части рукописи...

   И потому в промежутке между вбросами шарика в рулетке  ему надо выбегать вон и быстро-быстро дописывать роман,  путая местами главы и действующих лиц--  лишь бы издатель  не отказался ждать,  пока всё в голове  устаканится...

  Но если у вас нет позади какого-нибудь знакомого царя или издателя с хорошим вкусом и терпением,  тогда к картам и рулетке не стоит и подходить,  даже если вы сможете её написать и    разложить  рукопись  между фишками  в казино.

  « Вот почему они короли,  а вы держите фигу в кармане»--  как говаривал Арье-Лейб о Бене Крик...
   Так ступайте,  ступайте  в своё имение  и пишите,  пишите,  или умрите --  от желания сделать дело...

   Но,  чёрт возьми--- пробуйте!...А будет ли ваш продукт хорош  или плох ,  решат в худшем случае современники,  а в лучшем—потомки...

    *  *  *

Люблю Москву... С улыбкой и светом!

   Я по гороскопу—рыба,  хотя и очень смешливая...
   Мне нужно,  чтобы мимо меня всё было в движении: реки,  огни, люди, машины...

   И Москву я люблю такую же—движущуюся,  ироничную,  со светом  во всех проявлениях.

   И,  конечно,  старую...старую-престарую.(Ну давайте сегодня без озлобденности,,,).

  И широкую Тверскую,  бегущую снизу вверх  под огромным  ночным светящимся колпаком над ней—с разноцветными лампочками; суетливую,  не стоящую на месте ( теперь на ней нельзя остановиться ни на миг ,  как,  может быть,  желательно было бы и в жизни) с её новыми раскидистыми липами;  с её вечнозелёным «нашим всем» с привычным голубем в центре шевелюры...

   Мясницкая...Моя слабость...Очень напоминает мне низкорослую благородную Ниццу (не выше пяти этажей )с ненавязчивыми резными балконами на зданиях,  отделанными благородным камнем; с дивным древним изящным особняком с вывеской«ЧАЙ»,  которому уже сто лет (там  теперь,  правда,  всё несъедобно,  как и чай)..  Но какая красота!..Никогда не следует забираться внутрь красоты---там должна жить тайна и надежда.

   А вот и дивный кривой  старый Арбат...Таким он полюбился...Теперь его спрямили,  но одну загогулину оставили,  и она стала его душой—гениальный памятник Булату,  который как бы выбежал из подворотни старого и на секунду вбежал в новый Арбат,  но обратный ход ему уже перекрыли...


   И Большое садовое...Как хищная надменная птица,  плюющая на тысячу почти впадающих в него не самых забубённых улиц:  Покровку,  Сретенку,  Петровку... Гоголевский бульвар с двумя Гоголями:  гоголеватым (подаренным городу властями,  не умеющими грустить)-- и  во дворике в стороне--крошечным,  согнувшимся от собственного гения карликом,  достававшим когда-то до плеча Пушкину,  если привставал...

   И даже мой,  когда-то затрапезный,  а теперь совершенно карнавальный Проспект Мира,  над которым со своей французской усмешкой и чутьём гениальных художников поработали те,  кто придумал мягкие подсветки  для  чуть тяжеловесных,  старомодных,  добротных зданий.

     Ну и как же я могла проскочить мимо главного козыря этой колоды—Большого театра?..

  Он велик  и любим не только из-за квадриги,  колоннады и Майи Плисецкой,  но и из-за наличия там же на площади Малого театра,  который был когда-то по-настоящему Большим,  имея потрясающую труппу,  где из «Стакана воды» вырывался надменный бас гениальной Гоголевой и высокий насмешливый говорок невероятного Зубова,  которого даже всеми любимый Лавров не сумел переиграть...

   И тот же квадрат Москвы примечателен  наличием на нём   дьявола и пророка: великолепного черепа Маркса и нависающего  над ним  с пророческой значительностью—«Демона»  Врубеля на фронтоне «Метрополя»...И уже ни для кого нет загадки,  кто же здесь пророк и кто дьявол...

   А через дорогу,  влево от этого квадрата ты попадаешь на панцирь Красной площади...
   Зачем же здесь панцирь?..Что он покрывает?..Отгадку когда-то дал поэт Лев Халиф:
«Из чего твой панцирь,  черепаха?-
Я спросил и получил ответ:
Он из пережИтого мной страха...
Ничего прочнее в мире нет...»

   А тех,  кому панцирь был не нужен из-за смелости,  здесь же,  на мосту убивали или казнили под мостом на Васильевском спуске...

   А с  « лобного места»  (что означало «лысый череп»)  объявляли важные указы и по диагонали на другом конце площади  однажды положили другой лысый череп (вождя,  не очень уже живого), а мерные удары часов на Спасской башне напоминают,  что эта диагональ может длиться бесконечно,  уходя за горизонт воображения...

  А рядом со мной--самый изящный в Москве голубой вокзал...И все его знают (хотя им пользоваться как вокзалом уже давно   никому не приходит в голову)--   он стал брендом самого роскошного цветочного рынка,  куда все грустные люди обязаны забежать,  чтобы попить глазами эту красоту и вспомнить,  что жизнь прекрасна!..

   А в двух минутах от Рижского по роскошной эстакаде  мой любимый парк—Сокольники:  здесь и просто бегут,  и на лошадках с колокольцами,  и на велосипедах, и лыжах,  и купаются в прудах вместе с лебедями,  уступая иной раз дорожку лосям,  которые здесь частые,  хотя и  нагловатые гости...

   Но есть в этом парке заповедное место—квартал, куда   в конце мая слетаются поющие соловьи...Совершенно невозможно себе представить,  как внутри этого гигантского хора невесты могут услышать голос своего,  единственного...

   И поют они так долго,  что начинает казаться:  хотя все их свадьбы уже позади,  они всё ещё по-холостяцки собираются вместе и делают вид,  что счастье их будет длиться вечно...

   Как и мы,  пока слышим это райское пение!..

  ( Ну как моя пробежка по Москве?..Нравится городок?.. )

Душа в скафандре..

   Андрей Синявский дал знаменательное определение души:
«Что тело?  Внешняя оболочка,  скафандр...А я,  может быть,
  сидя в скафандре,  весь извиваюсь...»

   А что если душа там не извивается,  а на самом деле—
просто мечется в поисках нужного ритма,  слова,  рифмы?...

   И вот уже и не мечется,  а танцует под звуки и хлопки
 кастаньет:  Нашла!  Нашла!...

   И так хочется ей вырваться наружу,  чтобы это услышало
не только тело,  но и весь мир.

   Но надо уметь сдерживаться,  ведь «душа не зависит от тела,
 но оно у неё под опекой»,  а потому она не смеет терять с ним
контакт,  в противном случае,  уже бездушное, оно не будет нужно
 и интересно никому,  даже себе.

   Нет,  связь терять невозможно.  Душа должна остаться в этом
привычном скафандре,  но это уже будет добровольным заточением,
 которое ей будет засчитано подвигом:  жертва свободой ради
долга чести,  дружбы и творчества...

   И проигрыша здесь нет:  она родила Слово,  и это её гордость:
она  доказала,  что неволя не в состоянии помешать игре ума...

   Пусть ещё как можно дольше поизвивается,  но мы-то уже знаем,
 что это—ПОЭЗИЯ сидит в скафандре тела как всесильный джинн в
бутылке,  для которого нет ничего невозможного...